Лютовой с облегчением выдохнул:
– Ну вот, первое доброе слово за весь день!
Я шутки не принял, отмахнулся:
– Им ноги целовать надо, свинья. Они своей борьбой
отсрочили победу язвы. И дали возможность вырасти и окрепнуть нам. И поумнеть,
увидеть мир… каков он есть. Мусульмане для человеческого общества – вроде
Иоанна Крестителя для христиан. Язычник, он не просто предвосхитил приход их
Христа, а проклял и обрек на гибель нынешний западный мир Древнего Рима.
К нам придвинулся боевик среднего возраста, с удлиненным
лицом и серьезными глазами. На улице я бы принял его за серьезного научного
работника… кем он наверняка и был, здесь же без удивления услышал его
язвительный комментарий:
– Лютовой хочет и рыбку съесть, и на хвост не сесть. Он
же без телевизора жить не может, какие там мусульмане!
Я не двинул бровью, ответил спокойно:
– Да, у нас наука и техника будут на первом месте.
– Наука и техника? – удивился боевик. – Тогда
я «за»!
– Не сама наука, – поправился я, – а…
созданное умом и волей человека… во славу человека! Я путано объясняю? Да, сам
вижу. Но вы зрите разницу между изобретением нового блюда с жареными муравьями
в желудке бобра и новым скоростным модемом?.. А ведь и на одно, и на другое
сколько ушло ума и воли! Мы должны направить человека так, чтобы не только
создавал… а сейчас большинство старается только потреблять, но чтоб и та
оставшаяся горстка создавала не для их низменных римско-юсовских утех, а для
утех разума и души.
Боевик подвигал складками на лбу, сделал вид, что серьезно
задумался.
– Для римско-юсовских?.. А если пивка по-русски?
Я проигнорировал, продолжил:
– Ну какие радости были, скажем, у римлянина? Богатого,
образованного, имеющего виллу и рабов?.. Интернета нет, компов нет, ни радио,
ни телевидения, даже книг… книги есть, но мало, дико мало!.. И остается одна
радость: сесть за стол и жрать, жрать, жрать!.. Повара придумывали самые
изысканные и причудливые блюда, виноделы создавали сотни изысканнейших вин…
– Эх, – сказал боевик завистливо, – было
время…
Я посмотрел холодно, не люблю ерничества со стороны умных и
знающих людей, а этот сколько бы ни рядился под выпивоху и простого парня, в
нем все кричит о высшем университетском образовании, о научной степени, а
брякнет еще что-нибудь, я смогу сказать, в какой области специализируется и
сколько научных работ опубликовал.
– Если сейчас, – сказал я, – в наше время,
какой-нибудь придурок тратит свое время, деньги и энергию на изысканную жратву,
знает на вкус сотни вин, то… да будет этот человек оставлен в прошлом веке! Ему
нет места в Новой Церкви… что скоро придет! Он не ценит и не замечает зерна
будущего, что уже падают на сухую почву этого пока еще дикого мира.
Боевик сделал вид, что удрученно повесил голову. Парни
тихонько переговаривались, один пошел к выходу, на ходу посматривая на свод.
Лютовой прикрикнул, смельчак послушно остановился, сел на лавку.
– Рано, – сказал Лютовой строго. – Дождемся
отбоя.
– Про нас не забудут?
– Не забудут, – ответил Лютовой зловещим
голосом. – Ни наши… ни юсовцы.
– Больше всего колабы, – сказал Бродяга
насмешливо. – Сейчас и новые поутихнут, и старые начнут юлить. Страшно им
уже с юсовцами.
– Страшно, – хохотнул кто-то из полутьмы, –
аж жуть!
Глава 3
Утро было туманное, самое время для клева, как мне
объяснили. Бродяга все рвался в самом деле хотя бы раз закинуть удочку, чтобы
потом хвастаться таким варварским занятием, это ж почти то же самое, что рубить
дерево каменным топором!
Лютовой разрешил немного позагорать, все мы белые, как
молоко, а солнце уже как раз самое то: в городе модницы выползают на балконы и
подставляют мордочки под косые солнечные лучи. Когда в полдень мы отправились
обратно в город на старом потрепанном «газике», нас было четверо: Лютовой, Бродяга,
я и веселая девушка Катэрына, что растрепала волосы, слегка размазала помаду и
расстегнула блузку так, что сиськи бесстыдно смотрели на солнце.
Патрули попались трижды, все смотрели понимающе на трех
усталых мужиков с помятой девкой. Мы миновали Окружную, проехали половину
Ленинградского проспекта, здесь Катэрына посерьезнела, застегнула блузку, а
волосы убрала в пучок и туго заколола шпильками.
Бродяга вздохнул:
– Лютовой, теперь ты понимаешь, из-за чего я с вами
таскаюсь?
– Еще бы, – ответил Лютовой, – я сам чуть шею
не вывернул. Другой возможности посмотреть ни у кого еще не бывало…
Катэрына посмотрела на них без улыбки, сказала негромко:
– Вот у этой остановки, пожалуйста.
Лютовой послушно свернул к бровке. Катэрына, уже не
Катэрына, а Екатерина Владимировна, выскочила легко, красиво, но это была
красота тургеневской девушки, а не всесторонней и всех обслуживающей
современной подружки.
Дома я сразу же врубил новостной канал. Кадры с двумя
искореженными автомобилями показывали долго, во всех ракурсах. Особенно охотно
демонстрировали, как корчатся в предсмертных судорогах горящие тела. Два из
них, я только теперь рассмотрел, взрывом выбросило почти на тротуар, один почти
всполз и остался там в луже крови, с оторванной ногой и к тому же прошитый автоматной
очередью.
Власти заверяли, что словесные портреты преступников уже
составлены, и хотя все они были в масках, однако современная криминалистическая
наука позволяет… Я выслушал с огромным интересом и напряженным вниманием, что
же она позволяет, ибо та же самая наука одновременно придумывала тысячу
средств, чтобы изменить запах, сбить со следа, пустить по ложному, изменить
внешность, мимикрировать, словом, все то же бесконечное соревнование меча и
щита, снаряда и брони, разведки и контрразведки.
Остаток дня у меня прошел практически перед телевизором.
Снова и снова смотрел новости, следил за розыском. Высшие милицейские чины
обещали, что преступление не останется безнаказанным, по террористам будет
нанесен мощный ответный удар. Возмездие будет скорым и жестоким. Враг будет
найден и строго наказан. Мирные и ни в чем не повинные жители должны
чувствовать себя в безопасности… и так далее, словно крутилась старая
заезженная пластинка. Вроде бы даже прищелкивает в одном и том же месте.
К вечеру заглянул Лютовой. Теперь, когда мы плечо к плечу
побывали в бою, он окончательно отбросил все церемонии, обращался только на
«ты», держался как с однокашником.
Оглядевшись, сказал таинственным шепотом:
– Мы распечатали Кодекс Нового Человека! Принтер целую
пачку сожрал, гад, бумага теперь дорогая. Распространим по нашим организациям!
