Я пробормотал:
– Сам Кодекс не готов… А зачем такая секретность? Проще
по Интернету. Сейчас нет таких, кто не подключен…
Он вкусно расхохотался.
– Ты гений, но не понимаешь секреты техники распространения.
Пущен слушок, что Тезисы настолько опасны для Юсы, что за твою голову объявлена
награда в миллиард долларов. А эти Тезисы надлежит изымать и уничтожать! Вместе
с теми, кто успел прочесть… Представляешь, как читать будут?
– Ого, – сказал я невольно. По телу прокатилась
холодная волна. – Что-то страшновато…
– Ничо, – ободрил он кровожадно. – Иисуса
вообще распяли!
– Ну, спасибо, – пробормотал я. – Но я
вообще-то человек, уже вкусивший удобств и всяких излишеств. Мне даже палец
прищемить в ужас, гм… а ты – распять!
– Не трусь, – ободрил он снова. – На самом
деле эти Тезисы одинаково смертельны как для Юсы, так и для России. И вообще
для всего Старого Мира, пошел он к такой матери… мы – люди Новой Эры!.. Кстати,
там у тебя есть про алкоголь, но ни слова о наркотиках…
Я пожал плечами:
– А что наркотики? Человек, который потребляет
наркотики, добровольно отказывается от высшего дара – разума. Этим он
оскорбляет природу и, следовательно, подлежит изъятию… из круговорота в
природе.
Он посмотрел пристально, кивнул:
– Да, у пророка должна быть другая нервная система. Ты
вот даже не дрогнул, когда такое… вслух. Это же не одного человека, а сотни
тысяч! Даже миллионы. Я бы, честно, юлил бы, искал оправдания или веские
обоснования. Или, скажем, распространителей – в расход, а потребителей…
– Тоже в расход, – сказал я жестко. – Никто
не заставляет колоться. Вид гомо сапиенс нуждается в серьезной чистке!
Вечером я заглянул на веранду; за празднично белым столом,
таким торжественным и нарядным, сидели только Бабурин и Майданов. Майданов
радостно вскричал:
– Бравлин, что же вы пропадаете!.. Нам без вас
невесело!
– Щас на уши встану, – пообещал я. – И
погремушкой погремлю.
– Это не обязательно, – сказал Майданов
конфузливо, а Бабурин уже изготовился смотреть, как я буду стоять на ушах и
откуда вытащу погремушку. – Приходите пороскошничать в человеческом
общении!
– Приду, – пообещал я. – Это я так, на
разведку. Схожу только закрою все проги и выключу комп. А то он начал без меня
подключаться к Интернету и скачивает массу всякой дряни вместе с апгрейдами.
– Пороть его надо, – сказал Бабурин.
– Я его поставлю в угол, – сказал я.
– Монитором!
В самом деле, какие-то хакеры снова нашли дырку в
операционке, и хотя я кредиткой в Интернете не пользуюсь, но за мой счет кто-то
время от времени перетаскивает солидные массивы информации.
Когда я, разделавшись, наконец, со всеми прогами и поудаляв
подозрительные файлы, вышел на веранду, там уже прибавился Шершень. Все пили
чай, шумно разговаривали, но едва я показался в дверях, умолкли и уставились
очень заинтересованно. Анна Павловна захлопотала, вот чаек, вот варенье, а вот
эти сухарики купил Андрей Палиевич, удивительно вкусные, сама бы все их… да
нельзя, полнею…
Я с удовольствием отхлебнул, прислушался к теплу, что пошло
по гортани, взвеселяя по дороге все нервные центры. Все-таки трудно будет
наступать на горло такой песне. Уж и не знаю, какой должен быть стимул, чтобы
поприжать вкусовые рецепторы, не давать им воли. Над собой, надо мной, что есть
душа и ничего более. В смысле, ничего более важного.
В дверном проеме показалась фигура Лютового. Его брови
приподнялись, когда увидел меня с раскрасневшейся рожей и с чашкой чая. Не
говоря ни слова, вскинул длани, приветствуя всех разом, прошел на веранду и
опустился на свободное место. Анна Павловна поставила перед ним чашку. Лютовой
сказал Бабурину доброжелательным тоном:
– Ты чего такой смурной?.. Ты существуешь, существуешь!
Бабурин встрепенулся.
– Ты о чем?
– Да больно вид у тебя… опущенный. Ты тоже существуешь,
Бабурин!.. А не только твой прадед… и твои будущие правнуки!
– Да? – огрызнулся Бабурин. – Спасибо, что
утешил!.. А то уж я в самом деле думал, что я – только пунктир между теми
пунктами А и Б.
Говорил он задиристо, зло, но я посмотрел в его лицо,
холодок коснулся моего лба. А ведь Бабурин в самом деле теперь ощущает себя
пунктиром. Ставят же пунктир между первым героем, что с мечом в руке вторгся,
основал, удержал, создал, расширил – и каким-нибудь современным героем, как, к
примеру, Александр Македонский гордился тем, что ведет свой род от Геракла, а
всех остальных, что между ним и Гераклом, помечал пунктиром? Да и мы все
помечаем их пунктиром, простых переносчиков жизни от Геракла до Македонского…
Майданов посмотрел на меня благожелательно.
– Как жисть? – поинтересовался теплым бархатным
голосом и тут же, не дожидаясь дежурного ответа на дежурный вопрос, сказал с
заинтересованностью: – Прошел слух, что вы свою экстравагантную идею выставили
в Интернет.
Я взял чашку, все не отрывают от меня взглядов, и я сказал:
– А-а…
Майданов приятно удивился:
– Что вы сказали? Я не совсем понял…
– Я сказал «а-а», – объяснил я.
– Но, простите, что это?
– Междометие.
Он явно растерялся:
– А что оно, простите еще раз, означает?
Я сдвинул плечами.
– А ни фига не значит. Вы сообщили мне слух или некую
новость. И вроде бы ждали, что я как-то отреагирую. Ну, я человек до крайности
вежливый, молчать показалось не совсем прилично, вот и отреагировал. «А-а», это
моя реакция, так сказать. А чай в самом деле великолепный!.. Что-то добавляли?
– Только малиновые листья, – ответила Анна
Павловна, она сразу зарделась, распунцовелась. – Но сперва истолкла, чтобы
соку дали…
Майданов вроде бы чуть смутился, но развел ручками,
засмеялся:
– Сдаюсь! Тогда прямой вопрос: так что же за такая
идея, что о ней начинаются разговоры?
Лютовой сказал предостерегающе:
– Бравлин, осторожнее! Еще Достоевский сказал, что в
мире нет такой идеи, такого факта, которого бы нельзя было опошлить и
представить в смешном виде.
Шершень добавил:
– Особенно в России. Здесь такая патологическая боязнь
всего высокого, что зубоскалить начинают сразу же, еще даже не поняв, о чем
речь!
– Ага, чтоб другие не опередили, – сказал
Лютовой. – Это зовется стебом.
– Потому что первый хихикающий, – сказал
Шершень, – вроде бы самый умный!
