Он замолчал, уставился в стол невидящим взором. Побледнели
не только щеки, смертельной белизной залило шею, лоб, скулы выступили резче, а
глаза потемнели. Майданов смотрел на него с беспокойством, осторожно протянул
белую руку интеллигента и похлопал по мощной волосатой лапе главы болельщиков.
– Что? – спросил Лютовой. – Что, когда вышел?
– Шел мимо того проклятого бака!.. Слышу, шебуршится.
Сперва подумал, чудится. А потом их мявканье!.. Черненький такой один так
мявкал, и еще вроде бы голос подал еще один – полосатенький… Я их голоса сразу
запомнил и… теперь даже помню.
Шершень покачал головой:
– Да-а-а… дела. Это человек может полежать под водой
утопленником девять минут, потом – кранты, а кошка, наверное, больше… Ну, и что
дальше?
Бабурин сказал хриплым голосом:
– Я чуть не бросился расковыривать там, в баке. За это
время сверху навалили целую гору, а они ж мявчат там в самом низу, задыхаются…
Но мимо прет народ, я ж не могу, как бомж, в мусорном ящике рыться, что
подумают? Тут же тете накапают про ее племянника… Словом, дотащился я домой, по
дороге – в аптеку. Там добрые бабы попались, только посмотрели на меня, сразу в
пузырек накапали всякой гадости, заставили выпить. Не отпустили. Так и сидел
там, как дурак, с полчаса, пока в груди та наковальня не рассосалась до
размеров кувалды. Дотащился домой сам, не хватало еще, чтобы старухи под руки
вели!.. Дома полпузырька выпил, а потом таблетки под языком держал… Так неделю
жил – на каплях, таблетках!.. И пил, пил – беспробудно. Потом как-то лет через
пять на одной медкомиссии хмырь в белом халате все выспрашивал, откуда у меня
шрам на сердце. На инфарктик, дескать, похоже, но откуда инфаркт у такого
здоровенного жлоба? Нет, он не сказал про жлоба, но я после тех котят иногда по
рылам вижу, кто что думает, когда на меня смотрит.
Шершень сказал с наигранным испугом:
– Не надо, не надо, не видь!.. Наши рыла обманчивыя!
Майданов поглядывал на Бабурина с испугом и недоумением, а у
Анны Павловны в глазах появились слезы, она всхлипнула, застеснялась, вытерла
лицо и убежала с веранды.
– Вот уж не думал, – проговорил Майданов, –
что у нашего Евгения такое чувствительное сердце…
– Да не чувствительное оно, – сердито возразил
Бабурин. – Человека я хоть щас удавлю с превеликим удовольствием!
Он вытянул на столе руки, больше похожие на лапы Кинг-Конга.
Лютовой сказал с кривой усмешкой:
– Да, Конан с сердцем лани…
Что означало это замечание, мало кто понял, наступило
неловкое молчание, я сказал, только бы как-то нарушить, вернуть к
интеллигентному разговору о высоком, о литературе, об искусстве, словом, о чем
можно чесать языки до бесконечности:
– Есть целый цикл романов, принимаемый в США на «ура»,
о некой сволочи с мускулами по всему телу и длинным мечом в руке, что идет «завоевывать
себе королевство». Обратите внимание, не создавать королевство, не основывать
королевство, а именно завоевывать!.. То есть наткнуться на такое, где гуманный
король не рубит головы всем чужакам, слишком мягок, вот его и… И заодно
порубить его жену, детей, племянников и всю родню, чтобы никто не притязал на
трон «по праву».
Майданов спросил с подозрением:
– Это вы о ком?
– И – все, – продолжил я, будто не слыша
вопроса. – Дальше – только властвовать. Горько, что этого дебила начали
принимать и у нас. Как же, так сладко отождествлять свои стыдные тайные желания
с его действиями: не трудиться, сажая сад, не горбиться, поливая, спасая от
гусениц и саранчи, а сразу явиться к урожаю, зарубить хозяина, войти в дом и
взять все то, что тот нажил многолетним трудом. И что у того в сараях,
подвалах, кладовках.
– Это вы о ком? – переспросил Майданов уже с
изумлением.
– Этот перс, – сказал я, – то бишь, персонаж,
был бы немыслим еще сотню лет назад, когда все еще прививалась любовь к
знаниям, к трудолюбию, к строительству. Вообще, к творчеству, к развитию мозгов
и души, а не потаканию животным инстинктам убить соседа и отнять его богатства!
Но, сперва не принимаемый даже у себя на родине, теперь варвар Конан шагает по
всей планете. С мечом в руке, с крылатыми ракетами, со всем арсеналом
современного варвара, не умеющего и не желающего мыслить, трудиться, плюющего
на любое право… ибо какое у туземцев может быть право, когда в мире есть только
право сильного? У кого крылатых ракет больше, тот и прав. А если еще и авианосцы
с ядерным оружием, то ваще…
Майданов откинулся на спинку стула, рассматривал меня
пристально. Вообще-то я лил воду на его мельницу, интеллигенты ненавидят
мускулы, а русские – ненавидят и боятся. Сами они хиляки, обычно еще и больные
в придачу, потому любого мускулистого здоровяка рассматривают с враждебностью,
как соперника, как угрозу одним своим видом. С другой стороны, я сделал выпад в
сторону обожаемой Юсы…
Губы его с трудом раздвинулись в улыбке, он сказал
примиряющим голосом:
– Бравлин, расскажите лучше о своем учении… Да, я
понимаю, что на сайте конкретнее, но мы ж соседи…
Он умолк, но все и так понятно, у соседей есть привилегии.
Да и Лютовой с Бабуриным смотрят выжидающе, а Шершень перестал высматривать ос,
что норовят присосаться к сладкому печенью, тоже поднял на меня взгляд.
Я вздохнул, сказал ровным голосом:
– Картина мира такова: в огромной Вселенной, полной
хаоса и небытия, Бог создал крохотнейший уголок, где упорядочил материю так,
что она стабилизировалась, получила жесткую структуру. Далее создал ничтожный
по масштабам Вселенной, но огромный для нас мир, где воссияло Солнце, где
появились планеты, а на планете по имени Земля – животный мир и… мы, человеки…
Зачем мы, человеки? Затем, чтобы Бог мог поделиться с нами тяжестью этого мира.
Чтобы мы подставили плечи, чтобы стали с ним вровень и тоже несли свет!.. А что
сейчас? Мы лежим на диванах и нежимся под защитой Бога, который охраняет нас от
враждебного космоса, от всех ужасов, что таит мир за пределами нашей уютной
комнаты.
Тихо ступая, словно опоздавшая ученица, прошла Анна
Павловна. В руках банка с вареньем, торопливо наложила всем добавки, так же
тихонько исчезла.
Майданов сказал с интересом:
– А у меня такой вопрос… А на фиг, как вы говорите,
Богу было создавать мир? Что, ему плохо было?.. Он же Бог!
Я кивнул:
– Хороший вопрос. При всех предыдущих формациях, будь
это рабовладельческий строй или продвинутый коммунизм, мы не доискивались,
почему Бог создал Землю и все на ней шевелящееся. Создал и создал. Хотя ему
самому и без Земли и человека на ней, действительно, не фигово. Но вот взял и
создал. Причины желания узнать невозможно: как говаривал первый любавичский
ребе, «ло шоалим шаалот аль тайве» – не задают вопросов о причинах желания.
– И что, – спросил он с интересом, – теперь можете
ответить?
