В-третьих, чипсовый завод шефствовал над нашим колледжем и бесплатно снабжал чипсами всех студентов. Чипсы были ничего.
В декабре началась сессия. И я уже почти не вылезал из читального зала городской библиотеки. В первой половине дня готовился к экзаменам по предметам, во второй половине писал курсовую по истории авиации. Курсовую можно было и купить, причем довольно недорого, но я хотел написать сам. Причем не какую-нибудь там отписку, а серьезную, приличную работу, за которую было бы не стыдно. Сидел, читал, выписывал в тетрадь.
Когда глаза уставали, я останавливался и начинал рисовать в тетради мечи. Длинные, короткие, римские гладиусы, скифские акинаки, двуручные, каролингские, ландскнехтские, с долами и без дол, катаны, палаши и саламанки.
Мечи.
Хотя, если приглядеться, это был один и тот же меч. Ну да. Тот самый.
Длинная, почти трехгранная шпага с замысловатой гардой, с рукоятью в виде кашалота, схватившегося с морским драконом.
Я рисовал меч.
Эта привычка появилась у меня недавно, после лета. На уроке черчения педагог, чтобы продемонстрировать свое искусство, в несколько штрихов нарисовал на доске великолепный меч Фридриха Барбароссы. После чего предложил ученикам повторить этот меч в своих альбомах. Я постарался повторить меч, но получилось у меня совсем другое оружие. Получился у меня меч Гобзикова.
С тех пор у меня всегда получался меч Гобзикова.
Иногда этим мечом покрывались поля на тетрадях с конспектами, иногда сами листы в тетрадях, иногда даже листы в учебниках. Я рисовал меч и очень скоро начал замечать, что рисование меча очень меня успокаивает. Один из моих товарищей, увлекавшийся психологией, посмотрел на эти рисунки и сделал вывод – что автор их страдает некоей формой психического расстройства. Сверхагрессией. Причем, судя по тому, что острия лезвий направлены вверх, агрессия эта распространяется исключительно на вышестоящих.
На родителей.
На начальство.
На многих, ну да, люблю я все в столбик записывать.
За несколько месяцев я так здорово научился рисовать меч с кашалотом и морским драконом, что иногда изображал его даже с закрытыми глазами. Рука приобрела моторную память.
В тот день у меня тоже заболели глаза. Раньше, чем обычно. Народу в библиотеке было много – сессия началась сразу во многих учебных заведениях, и мне досталось очень неудобное место – под люстрой, в самом центре зала. Справа сидела большая девушка с яблоком, слева дед лет семидесяти, с бородой и в тельняшке. Напротив парень, он учился на курс старше, я его раньше встречал, но знаком не был. Парень часто выгуливал возле реки здоровенного лохматого пса, учил его плавать за палкой и вообще послушанию учил. Сам собаковод был высок, широкоплеч, уверен в себе. Сейчас он читал книжку про известного авиаинженера Туполева, а правой рукой сжимал теннисный мяч. На меня он посмотрел лениво и вяло, никак не посмотрел.
Я сощурился на люстру и отложил монографию. Слишком яркий свет. Глаза зачесались и принялись слезиться. Я протер платком переносицу, помассировал пальцами надбровные дуги, откинулся на стуле и принялся изукрашивать поля тетради. Быстро, несколькими штрихами обрисовал лезвие, прочертил двойные долы, приступил к крестовине. Ее надо было проработать тщательно и тонко, я достал из кармана золотое перо и стал прорисовать тонкие нити оплетки. Накладывал штрих за штрихом, покрывая гарду кольцами и перегородками.
И постепенно клинок обретал плоть и объем, становился тяжелым и настоящим, его можно было потрогать пальцем, будто меч постепенно поднимался над бумагой. Гарда была уже готова, я подул на нее и приступил к кашалоту. И когда кашалот был уже почти готов, когда были очерчены зубы и я приступил к черному глазу, я вдруг увидел, что сосед через стол смотрит на меня одуревшим взглядом.
Я оглянулся через плечо. Нет, все в порядке, сосед глядел именно на меня. Я испугался. Подумал, что сосед соскочил с катушек и сейчас в безумии прыгнет на меня, вцепится в шею и будет трепать меня до полной потери сознания. Может быть, даже загрызет. Зачем-то. Может, он мечененавистник? Может быть, вид меча вызывает у него непреодолимое желание кого-нибудь прибить?
Но сосед не прыгнул. Он встал, собрал учебники и тетради, спрятал в папку, после чего направился ко мне.
Второй моей мыслью была мысль о том, что загрызать меня, наверное, не будут, но битья избежать не удастся точно. Правда, за что бить, было непонятно, но в глазах соседа плясали безумные искорки, явно свидетельствующие о серьезных намерениях в этом направлении. А с такими намерениями можно бить и ни за что, просто так, для души, для удовольствия.
Но бить меня сосед не стал, он подошел, поглядел пристально и кивнул в сторону выхода. Я молча собрался и двинул за соседом.
В фойе библиотеки сосед тоже ничего не сказал. Мы спустились по лестнице. Я уверился в худших подозрениях – в подвале имелась курилка, по своим размерам вполне достаточная для мордобития.
Однако мордобития не случилось. Парень толкнул дверь, поморщился от висящей под потолком табачной пелены и повернулся ко мне. Я думал, что он что-нибудь скажет, но он ничего не сказал. Он стал медленно и как-то неуверенно закатывать рукав на правом бицепсе. Я смотрел на это и никак не мог понять, к чему клонит этот тип. Но когда рукав был закатан до плеча, я понял. И узнал.
На плече у парня красовалась татуировка. Портрет.
Это была Лара.
Лара.
Не просто девчонка, похожая на Лару, а Лара. Она.
Мне стало жарко и плохо, стены курилки зашевелились и стали наползать зелеными волнами.
– Ты кто? – спросил я.
– Зимин, – ответил тот. – Зима. Сокращенное имя. Мне кажется, нам есть что рассказать друг другу. Кажется. Присаживайся, история будет долгой...
Раньше библиотеку по фасаду украшали мраморные головы разных героев и богов, потом эти головы постепенно отваливались, их подбирали и сносили в курилку. Я сидел на гладкой голове какого-то там неудачливого марса и снова слушал историю про страну, где сбываются все твои самые светлые мечты.
Где нет взрослых.
Где с дураками и подлецами можно бороться с помощью меча, с помощью голландской револьверной аркебузы, с помощью английского пробойника, где тепло и хорошо.
Где в тайную ночь в году на самом деле цветет папоротник, и если погрузить в этот цветок палец, то потом, при приближении к кладу, палец начинает ныть и чесаться.
Где в каждом ручье живет водяной, где колодцы охраняются желтыми гномами, а единороги караулят над ручьями жемчужную форель и серебристую злую уклейку.
Где тишина.
Где по небу ползут золотые стрелы.
Где рыцари и чудовища вместе идут по белому песку в сторону океана, а дорога спокойна и добра, и конца ей не видно.
