Не успел закончиться суд, как Воронин и его родственники подали иск на раздел имущества.
Предоставляю слово нашей маме Анне Михайловне:
«Я, конечно, этого не ожидала. Я и не думала, что можно убить человека, лишить его жизни и подавать на суд насчет каких-то вещей. Его личные вещи я отдала в милицию. Вплоть до трусов, до перчаток. Мой сын тогда сказал, чтобы духу его не было. Судебное дело велось в Ленинградском нарсуде Москвы, что на улице Куусинена. Когда начался суд в отношении наследства Инги по иску Воронина, мне вновь пришлось много трудностей испытать. Кроме машины он претендовал на вещи, которые достались Инге как призы за победы в соревнованиях, например ковер, приемник… В список вещей он включил в том числе и то, на что не имел никакого права… Я подавала запросы в разные города Союза, где Инга участвовала в соревнованиях и где получала призы. Кроме того, в качестве доказательств потребовалась ее сберкнижка, на которой было всего 7 рублей. Однако в ней нашли запись, когда она получала премию за первенство мира, взяла эти деньги и купила машину. Купила на свои собственные деньги. Кроме того, в Спорткомитете дали справку о том, что Инга в виде премий за выигрыши на крупнейших соревнованиях получила 14 тысяч новыми деньгами, по старому это 140 тысяч. В 1962 году ей дали премиальных 7 тысяч: как раз в том году и была приобретена машина. Поэтому в связи с тем, что эта сумма значилась в сберкнижке и была подтверждена данными Спорткомитета, суд на этом основании исключил машину из рассмотрения. Из Свердловска, Кирова… прислали ответы на запросы о призах, которые Инге присуждались на соревнованиях. Мне в этом, конечно, очень помогали люди, которые давали эти данные. Ведь приходилось разыскивать документы, копаться в архивах.
Но кое-что из вещей я отдала сама – сама согласилась, а не суд меня обязал. Так, были отданы Воронину (через его мать и дядю) две кровати, два кресла, стол, шесть стульев, два подвесных кухонных шкафа, диван-кровать».
А вот характеристика (в виде небольшой ремарки) адвокату, защищавшему интересы Г. Воронина. Ее дал прокурор во время судебного заседания.
Прокурор Дрель:
«Я прошу суд при вынесении приговора по настоящему делу решить вопрос о вынесении в отношении адвоката Гольштерна частного определения о нетактичном поведении адвоката в момент произнесения речи и о недопустимых выражениях в речи» (т. 5, л. 95, об.).
«Детективные истории»
Есть у меня подготовленная глава под этим названием о злобных высказываниях некоторых свидетелей, которые не останавливались даже перед тем, что человека уже нет в живых, и наговаривали о нем бог знает что. Но поскольку эта книга посвящена моей сестре, я только структурно обозначу главу.
Особенно удивили меня показания тренера женской сборной страны тех лет по конькобежному спорту Елены Петровны Степаненко. Буквально ни одного доброго слова в адрес Инги. Даже как об уникальной спортсменке не сказано ни единого слова. Зато приписывает Инге слова, которые ей вовсе не были свойственны… За все годы общения с Ингой я не услышал от нее ни одного злобного высказывания в адрес своих подруг по спорту, соперниц, вообще спортсменов, тренеров. Инге совершенно не свойственны были такие черты, как злобность, желание наговорить на кого-то, опорочить. Да послушайте мнения ее ближайших подруг, товарищей по сборной, тренеров, руководителей спорта, приведенные мною ранее…
Вопрос о «социальном заказе» имеет под собой основание, ибо одна свидетельница призналась нашей маме:
– Анна Михайловна, прежде чем пойти к следователю, нас вызывало к себе начальство и сказало, что нам следует говорить…
Кто-то (на всякий случай) попытался, возможно, побыстрее отгородиться от знакомства с Ингой (мало ли что может быть!). Не исключено, что для кого-то это был очередной «отчет» о проделанной работе, за которую платят деньги, и надо было показать себя «хорошим специалистом»…
Не берусь судить, в какой мере были срежиссированы некоторые высказывания свидетелей на следствии, ясно было одно при прочтении этих материалов, что на Ингу специально капали то там, то здесь черной краской. Как сказал один из тогдашних руководителей «Динамо»: «Мертвое – мертвым, живое – живым». И это, по-видимому, было лейтмотивом для какой-то группы лиц.
В материалах уголовного дела фигурирует информация об анонимных письмах и записках, которые кем-то подбрасывались в почтовый ящик квартиры Инги и Воронина в доме на 3-й Фрунзенской улице. Наша мама, Анна Михайловна, рассказывала мне, что в первые годы после смерти Инги на могилу к ней часто приходила какая-то молодая особа и все время просила прощения: «Инга, прости меня, прости». Быть может, этой особе всего лишь поручалось подбрасывать анонимки в почтовый ящик и она как бы косвенно участвовала в этом невинном для себя действе, а на самом деле – злой интриге, закончившейся столь трагично. А может быть, сама «соперница» (из тех, что были в интимных отношениях с Ворониным – эти факты фигурируют в материалах следствия) подбрасывала их, и цель этих анонимок была в том, чтобы вызвать подозрение у Воронина, учитывая его необузданный, мнительный и мстительный характер, и его же руками уничтожить Ингу.
Но потом мне встретились в деле показания тренера Л. Ф. Горкунова. Вот что он рассказывает:
«Одно анонимное письмо пришло домой Ворониным, где сообщалось, что Инга изменяет ему с каким-то пожилым человеком. Письмо было адресовано Геннадию, но его не было дома, и оно попало Инге в руки. Это письмо Инга показала мне. Я спросил Ингу, действительно ли то, что кто-то, зная их отношения, подогревает ссоры между ними? Спустя некоторое время аналогичное письмо пришло на мое имя (значит, возможно, это был кто-то из спортивных, даже конькобежных кругов, ведь так все хорошо знал! – В. А.), с припиской, чтобы я его передал Геннадию. Это письмо я передал Инге. Затем, спустя некоторое время, мне позвонила какая-то пожилая женщина (судя по голосу) и спросила, передал ли я ее анонимное письмо Геннадию. Я спросил, с кем я разговариваю, но она мне ответила: «Я не буду говорить, кто это говорит!» Я хотел с ней встретиться, чтобы вывести ее на чистоту, но от встреч она отказалась. Я тогда отчитал ее по телефону и больше мне никто не звонил и анонимных писем не присылал. Получал ли сам Геннадий анонимные письма, мне неизвестно» (т. 1, л. 164).
Кто был автором (авторами) этих анонимок? До сих пор это остается неразгаданной загадкой.
Этот текст можно было бы назвать именем «близкой подруги» Инги – «Эрна Вирс», которая тайно сожительствовала с ее мужем Ворониным. Читая ее следственные показания, я удивлялся цинизму, с которым она рассказывала об Инге. Я давно знаю ее, примерно с 1954 года, – улыбающуюся, приветливую, отзывчивую. Так мне тогда казалось. Мальчишкой я приезжал на день-два на водный стадион «Динамо» в Москве, где команда гребцов, в которой была и Инга, жила на тренировочном сборе. Команда действительно была дружная, девчата порядочные, скромные. По крайней мере, у меня, мальчишки, создалось такое впечатление о них. И я всегда считал и сейчас считаю, что выражение истинной теплоты к человеку при встрече с ним никак не может обернуться прямо противоположным отношением к нему, когда этот человек не рядом. Если это происходит, то отношения – фальшивые. Зачем тогда тепло улыбаться, если в душе ты невысокого мнения об этом человеке, низко его ставишь? Узнав, что эта подруга имела интимные отношения с мужем Инги в период замужества Инги с Ворониным, я, читая много лет спустя ее показания, был поражен теми оценками, которые она давала Инге. И не только потому, что они были отрицательными, а в первую очередь потому, что она характеризовала свою погибшую подругу как строгая бонна, с репутацией морально чистейшего человека. По ходу чтения ее «воспоминаний» я невольно комментировал ее высказывания. Вместе с ними я и предлагаю вам отдельные выдержки из этого допроса Э. Вирс.
