Она наклонилась вперёд, чтобы пришпилить Яну звезду.
Сзади послышались завывания Уиллема, наблюдавшего эти действия.
— Подождите! — попросил я. — Его брат первым наденет звезду. Я обещал ему! Да и в любом случае, они не должны её носить, они же не евреи!
— Не евреи?! — удивилась женщина.
— Зачем же тогда они носят звёзды? — спросил мужчина.
— Так им нравится!
— Ах, так им нравится!.. — Женщина слегка засмеялась и тут же тихонько заплакала.
Какое странное чувство видеть их вблизи после столь частого разглядывания на расстоянии! Она была очень симпатичная, только вот зубы пожелтели. У мужчины глаза налились кровью.
— Значит, ты тоже не еврей! — сказал он.
— Нет!
— Ты хорошо знаешь город?
— Да, очень хорошо!
Мужчина обменялся с женщиной взглядами, и они поговорили минутку на своём языке.
— Тебе можно выходить из дома в сумерки?
— Родители не запрещают, а кроме того, я иногда подрабатываю по вечерам.
— У меня есть небольшая работа для тебя на сегодняшний вечер, — сказал мужчина. — Не тяжёлая и не займёт много времени. Тебе надо взять конверт в моём доме и отнести к ней домой!
— Почему бы вам не сделать это самому?
— Евреям запрещено появляться на улицах с восьми вечера до шести утра!
— Но вы же приходите в парк, а это тоже запрещено!
— Наказание за это гораздо меньше!
— А если немцы схватят меня с этим конвертом, то убьют?
— Нет, они убьют нас!
— Как вы мне заплатите?
— Сколько ты хочешь?
— Мне не надо денег!
— А что же тебе надо?
— Кусок мыла. Хорошего высокачественного мыла!
Они обменялись ещё несколькими словами на непонятном языке.
Затем мужчина написал свой адрес на клочке бумаги.
— Приходи туда в восемь часов! Я дам тебе конверт для неё и назову адрес. Когда ты вручишь ей конверт, она передаст тебе мыло.
— Хорошее высокачественное мыло!
— Да! — сказал он, и его голос вдруг прозвучал очень устало. — Хорошее, высококачественное!
15
Я перерыл всю свою комнату в поисках пропавшей звезды, но не нашёл её ни тогда, ни позже. Матери она тоже не попалась, иначе она сказала бы об этом, когда я с близнецами пришёл домой из парка. Она взглянула на нас, слабо улыбнулась и вернулась к своим домашним делам.
Я попросил её отпустить меня этим вечером, поскольку есть шанс заработать немного денег, и она только кивнула в ответ.
Уже наготове выйти из дома, я проходил мимо полки, где рядом с засушенными цветами и морскими ракушками мать хранила письма от Франса. В этот момент послышались звуки далёкой артиллерийской стрельбы, и во мне почему-то возникло непреодолимое желание взять одно из писем с собой. Поскольку мать не глядела в мою сторону, то я, не колеблясь ни секунды, так и сделал.
* * *
Дверь защёлкнулась за моей спиной. Был прекрасный летний вечер, немного голубизны ещё оставалось на небе, тепло сохранялось в воздухе. Несколько человек брели по набережной. Солдаты пели в баре на противоположном берегу канала. Я пошёл по другой стороне.
«Я совсем не боюсь! — успокаивал я себя. — По крайней мере, не очень! Ведь я пока ничего не совершил! Даже не миновал этих солдат. А вдруг они подзовут меня и окажутся дружелюбными? Молодые солдаты все отправлены на фронт. Их теперь заменили пожилыми, а те скучают по оставленным дома сыновьям…»
Широко известно, что до войны амстердамцы любили выставлять напоказ прохожим внутренний вид своего жилья и всегда содержали в сверкающей чистоте большие передние окна, а шторы раздвигали, — мол, заглядывайте, смотрите, как мы прекрасно живём!
Но сейчас все окна закрывались светонепроницаемой бумагой, а передние ещё и загораживались ставнями или оклеивались ленточками, чтобы избежать ранений осколками стёкол в случае близкой бомбардировки или падения британского самолёта, чего, правда, не случилось ни разу.
Жители больше не гордились своей жизнью, которую вели внутри, поэтому дома, казалось, отвернулись от улиц.
Мои ноги сами знали, куда идти, какие переулки выбирать, какие мосты избегать. В одном месте я проходил вблизи отеля, где работал мой отец.
«Больше, чем чего-либо ещё, — думал я, — мне хочется дать ему знать, что его сын сейчас пробирается в ночи! С опасностью для жизни! Рискуя ради куска мыла для своей матери, чтобы она была счастлива! И чтобы его отец был счастлив! И мог бы опять любить своего сына!..»
Адрес, который дал мне усатый мужчина, находился среди таких древних домов Амстердама, что они от старости наклонялись один к другому, как подвыпившие приятели, возвращавшиеся после весёлой вечеринки. Я постучал в нужную дверь, но никто не ответил. Я постучал ещё, погромче.
Может быть, мужчина схвачен и отправлен особым поездом в Германию на принудительные работы? Такое случается теперь ежедневно. Или, может быть, его застрелили на улице? Такое тоже случается, хотя и не каждый день. А может, в доме побывала облава и он сбежал через заднюю дверь?
Все эти мысли огорчали меня тем, что я не смогу получить мыло для моей матери.
Я собирался постучать ещё разок, как дверь раскрылась, и мужчина с усами втянул меня в тёмный коридор, прошептав:
— Пришёл? Это хорошо! Молодец!
Он держал маленький фонарик «кошачий глаз», который работал, если его сжимать с боков. Мужчина посветил на конверт, который был слишком велик для моего кармана.
Я засунул конверт под рубашку и расправил складки, чтобы конверт держался, но не был заметен со стороны.
— Отлично, — сказал он, — умница! Теперь слушай, я скажу тебе адрес!
Он произнёс адрес, выговаривая с затруднением слово gracht, канал, но я понял его.
— Я не пишу адрес, он тебе понятен?
— Понятен!
— Повтори!
— Кайзерграхт, 147!
— Отлично, отлично! Через секунду — ступай!
Он погасил «кошачий глаз», и коридор погрузился во тьму.
Я ощущал конверт на теле и табачное дыхание на лице. Затем рука легла на моё плечо, и дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы я мог проскользнуть в неё.
— Иди, — шепнул он, — иди!
* * *
Может быть, потому, что глаза привыкли к темноте, а может быть, из-за того, что я имел нечто опасное под рубашкой, но город выглядел как-то иначе. Казалось, что дома отвернулись от меня, но теперь не потому, что они стыдились себя, а потому, что они не хотели иметь со мной никакого дела.
