Трудно представить более подходящую иллюстрацию того, что по-английски называется wishful thinking (принятие желаемого за действительное), нежели эта триумфальная концовка. Но самым странным во всем этом было то, что к мнению Дика и впрямь присоединился психиатр, причем в реальности, а не только в его романах.
В течение двух лет Фил и Анна по очереди ездили в Сан-Рафаэль, северное предместье Сан-Франциско, на консультацию к некоему доктору Флайбу, который играл в их спорах роль третейского судьи. Супруги стремились не столько понять друг друга, сколько убедить его каждый в своей правоте. Анна, более давняя пациентка доктора Флайба, рассчитывала как на преимущество старинного знакомства, так и на очевидную, как ей казалось, обоснованность своих жалоб. Ее муж отказывался брать на себя ответственность, вел себя по-мальчишески упрямо, не имел никакого чувства реальности. У Дика было множество комплексов: эдипов («Доктор, вы бы видели его мать!»), неполноценности, вины, и комплексы эти делали жизнь с ним просто невыносимой, а возможно, даже опасной. Со своей стороны Фил также не скупился. Он обвинял Анну не только в том, что в глубине души она скрывала за милой и добропорядочной внешностью агрессивную натуру, но и в том, что она была способна перейти к действиям и даже уже перешла. Дик был убежден, что она, бог знает как, убила своего первого мужа и что теперь приближается и его черед. Она упрятала в больницу беднягу Рубенстайна и то же самое сделает и с ним. И это еще в лучшем случае. Скорее всего, Анна не будет обременять себя такими сложностями и убьет мужа своими руками. Однажды, пятясь назад на машине по аллее, она пыталась его задавить. Другой раз она угрожала ему ножом. Когда врач говорил Филипу, что он отличается повышенной нервозностью и подозрительностью, пациент печально смеялся. Конечно, появятся тут нервозность и подозрительность, если твоя жизнь в опасности! Возможно, он действительно параноик, но ведь и параноиков тоже, случается, убивают. В один далеко не прекрасный день его найдут мертвым, погибшим в результате утечки газа или утонувшим в ванной; следствие придет к выводу, что это был несчастный случай; но доктор Флайб тогда припомнит эти его слова, пожалеет, что ничего не предпринял в свое время.
— Не слушайте его! — кричала Анна, когда взволнованный доктор Флайб пересказал ей то, что осторожно назвал «намеками». — Этот человек — демон! Он способен заставить любого поверить невесть во что!
У нее появилась возможность убедиться в справедливости своих слов, когда однажды осенним вечером 1963 года к ним домой, в самом разгаре семейного ужина, заявился шериф, тот самый, у которого они снимали домик. В руках он держал предписание о помещении миссис Дик на три дня в психиатрическую лечебницу для обследования. Приступ истерики, охвативший Анну в тот момент, когда она увидела в самом низу официального документа подпись своего психиатра, окончательно убедил шерифа в том, что его несчастный квартирант и правда, как он постоянно жаловался, женился на буйной сумасшедшей.
Последовала весьма тяжелая сцена. Анну пришлось уводить силой. Девочки плакали. Фил заботился о них с печальной серьезностью ответственного родителя, который продолжает готовить обед, несмотря на то что небо только что обрушилось ему на голову.
Три дня обследований вылились в две недели. Фил с девочками каждое утро к открытию отправлялись в больницу. Шок от принудительной госпитализации был ослаблен большими дозами транквилизаторов, так что Анна принимала посетителей спокойно, как если бы они навещали ее после операции по удалению аппендикса. На ней был розовый халат, пуговицы которого она тупо и непрерывно теребила. Ее движения были замедленными, а взгляд — пустым.
Дик, однако, угрызений совести не испытывал, поскольку искренне верил, что его жизнь подвергалась опасности, но ему было не по себе, казалось, будто мир перевернулся. И, хотя он считал себя правым, ему казалось, что он воплотил в жизнь одну из тех кошмарных историй, когда безумные получают власть и надевают смирительные рубашки на персонал клиники. Классическая сцена: лжедиректор сумасшедшего дома приглашает полицейского, встревоженного странными слухами, посетить их заведение, и, проходя мимо палаты с обитыми войлоком стенами, говорит: «О, рекомендую вам посмотреть, это один из наиболее любопытных случаев. Представляете, несчастный утверждает, будто является директором и что его якобы заперли здесь взбунтовавшиеся больные, которых возглавил я. Поразительно связный бред, держу пари, он бы и вас смог убедить. Ха-ха-ха».
Теперь, когда Анна, отупевшая от лекарств, не могла больше навредить ему, Филип уже не был так уверен в своей правоте. В отсутствие врага, против которого они бы могли быть направлены, его доводы теряли свою остроту. По прошествии нескольких дней Дик надумал все-таки пойти к психиатрам и объяснить им, что все это ужасное недоразумение, что на самом деле это его нужно было запереть в сумасшедшем доме. Он страдал от шизоидальных наклонностей, его мать уморила его сестру голодом, когда им было шесть недель от роду; кроме того, он проходил тестирования, согласно которым у него обнаружили то-то и то-то… Психиатры, напуганные этим ходячим трактатом по патологии, довольно бесцеремонно отправили Дика к его лечащему врачу.
Однако доктор Флайб однажды имевший слабость поверить Филу и встать на его сторону, теперь уже не так ему доверял. Психиатр, со своей стороны, начал опасаться, уж не совершил ли он ошибку, и приход Дика с его беспокойными заявлениями и недоверчивым видом только усилил опасения врача. Но он не осмелился отступиться и, за неимением другого выбора, предпочел ободрить своего колеблющегося пациента. В том, что Филип винит себя, нет ничего ненормального; напротив, зная его, доктор бы удивился обратному. Однако следует посмотреть в лицо печальной реальности, вместо того чтобы избегать ее и подменять вымыслами.
Как только Дику говорили, что он просто не смотрит реальности в лицо или воспринимает ее в искаженном виде, он моментально успокаивался. Можно было заставить этого человека признать, что его ошибкой, его непростительной ошибкой было непонимание того, что сам он нормальный, тогда как состояние здоровья его жены безнадежно. Он вел себя как человек, пытающийся завести машину, не имеющую мотора, и обвиняющий себя в том, что ему это не удается.
— Вся проблема в том, — повторял доктор Флайб с вкрадчивой убедительностью, — что там вообще нет мотора. И вы ничего не можете сделать. Вы ни при чем. Это не ваша вина. Ваша ошибка, напротив, состоит в том, что вы искренне верите в свою виновность. Вот это действительно ошибка. Я называю это отказом смотреть в лицо реальности. Больна ваша жена, а не вы, и именно с этим вы должны смириться. Не принять это было бы безумием.
От доктора Флайба Дик вышел практически убежденным. Не особо в это веря, он все-таки надеялся, что однажды Анна также признает правоту этих слов. Он рисовал в своем воображении картину, как жена признается ему, с жалкой улыбкой, как Мэри в последней сцене «Кланов Альфанской луны»: «Я деп. Тесты показали, что у меня очень глубокая депрессия. Постоянные упреки, которыми я осыпала тебя из-за денег, должно быть, были следствием моего беспокойства, моего искаженного видения, что все идет не так, что нужно что-то сделать, иначе мы обречены».
