– Показывайте.
Мы с Локвудом открыли свои мешки. Девочка заглянула в них, а я внимательнее рассмотрела ее саму. Малышке было лет восемь, не больше, – хрупкая, с синими прожилками на бледном личике, замерзшая и уставшая.
Я приподняла свою накидку за уголок, чтобы продемонстрировать ее красоту.
Говорящий охранник еще сильнее нахмурился. Его молчаливый напарник протянул свою дубинку и ткнул ее концом в нежные переливающиеся перья.
– Где вы это взяли? – спросил говорящий охранник.
– Где, где. За домом в резеде. Украли. Тебе-то какое дело?
Акцент парня с окраины у Локвуда получался неплохо, а вот грубил он охраннику напрасно, ох, напрасно! Одна секунда, и молчаливый охранник уже взмахнул своей дубинкой, жестко прижал ее снизу к подбородку Локвуда.
– Хочешь, чтобы Джо тобой занялся? – поинтересовался говорящий напарник. – Он может. Сразу вправит тебе мозги на место. Или вышибет. Это у него хорошо получается, можешь не сомневаться.
– Ладно, проехали, – снизил обороты Локвуд. – Эти штуки, что у нас в мешках, попали сюда из дальних стран. Аделаида Винкман точно на них глаз положит.
– А что, если пришить вас да самим отнести их Аделаиде? – задумчиво предположил говорящий охранник. Что ж, определенная логика в его рассуждениях была, хотя и пришлась она мне не по вкусу. Но тут девочка положила свою ручку на огромное запястье охранника и покачала головой.
– Это хорошие вещи, – сказала она. – Аделаиде они понравятся, он правду сказал. Пропусти их.
Было ясно, что слово этой малышки здесь – закон. Дубинка моментально куда-то делась, и оба охранника отступили на шаг назад. Локвуд уже приготовился толкнуть дверь, но его остановил говорящий охранник.
– Погодите, – он указал на наши кинжалы. – Никакого оружия.
– Ты называешь оружием эти вот зубочистки? – хмыкнул Локвуд. – Шутишь, наверное.
– Я тебя предупрежу, когда шутить надумаю, – грозно прорычал охранник.
Короче говоря, спустя тридцать секунд мы уже входили в дверь – с вывернутыми наружу карманами и без кинжалов.
– Зачем ты так вызывающе ведешь себя? – прошипела я Локвуду, когда мы с ним остались наедине. – Ты внимание к нам привлекаешь.
– Старьевщики славятся своим нахальством, – ответил он. – Так что я все правильно делаю. Помогаю нам вписаться в обстановку.
– Ага. А наши трупы тоже в нее впишутся?
За дверью оказалось пустое помещение с грубыми, не оштукатуренными бетонными стенами. В дальнем его конце на полу виднелось круглое отверстие, сквозь которое в глубину шахты уходила железная лестница. В шахте было темно, но на верхний, слегка приподнятый над полом край лестницы ложился слабый отблеск горевшего где-то далеко внизу света.
– Я знаю, что это, – сказал Локвуд. – Старая входная шахта в подземку. Я так и ждал, что будет что-то вроде этого. Выбираться назад будет нелегко, но что делать? Люси, ты первой пойдешь или я?
Я пошла первой.
Лестница все тянулась и тянулась вниз, тянулась так долго, что у меня онемели руки. Счет перекладинам лестницы я давно потеряла. Вокруг было темно, а я своим экстрасенсорным слухом улавливала какой-то неприятный шум, гудение, бормотание голосов. Это были звуки, сохранившиеся с давних, давних времен, и они исчезли, как только я соскочила с последней перекладины и почувствовала под ногами землю, оказавшись в освещенном зажженными свечами туннеле.
А затем на смену экстрасенсорным звукам пришел реальный шум голосов. Они раздавались на платформах заброшенной станции метро «Воксхолл».
По планировке и внешнему виду станция «Воксхолл» не отличалась от других бесчисленных станций лондонского метро. Напротив закутка с отверстием, из которого торчала лестница, виднелись три эскалатора, они уходили в темноту – проржавевшие, неподвижные, с забитыми мусором ступеньками. На стенах вдоль эскалаторов висели пыльные рекламные плакаты. Это был старый выход наверх, в замурованный теперь вестибюль с билетными кассами.
А здесь, внизу, нынешней ночью было оживленно. Мы сейчас были в начале центрального холла, с каждой стороны которого имелось по три широкие квадратные арки, сквозь которые можно было выйти либо на северную, либо на южную платформу старой линии метро. Закругленные стены станции были облицованы белой керамической плиткой, местами уже обвалившейся. В оставшихся от выпавших плиток нишах горели свечи, их дым поднимался к потолку с висящими на нем старыми светильниками, напоминавшими жирных черных пауков. Золотистый свет свечей падал на стены, на нижнюю часть неподвижных эскалаторов и собравшихся на платформе мужчин и женщин.
Их здесь были десятки. Продавцы и покупатели собирались небольшими толпами возле переносных столов, на которых были разложены выставленные на торги предметы. Старьевщики были разные – и молодые, как Фло, и закаленные ветрами и невзгодами ветераны, похожие на сгорбленные узловатые деревья. Роднило их только то, что все они были одинаково грязными и оборванными.
Переговаривались здесь негромкими голосами, тщательно подбирая слова, и все как один тяжело и недоверчиво смотрели друг на друга.
– Ты только посмотри на них, – сказал мне Локвуд. – Настоящий паноптикум.
– Ага, – ответила я. – Начинаю сомневаться, не слишком ли мало мы на себя бородавок наклеили.
Большая часть старьевщиков скапливалась возле арок с правой стороны зала. Именно отсюда громче всего доносился гул голосов, именно здесь царило наибольшее оживление. А сквозь эти голоса до меня доносился еще и слабый, похожий на далекое жужжание ос, экстрасенсорный шум, приглушенный серебряным стеклом, но, тем не менее, ощутимый.
И в этом шуме я вдруг услышала знакомый шепот:
– Люси… Люси, помоги мне…
Я толкнула Локвуда под ребра и сказала ему:
– Нам туда. Пойдем.
Мы перешли сквозь арку на то, что некогда было южной платформой линии Виктория. Теперь она представляла собой пустое пространство со сводчатым потолком, освещенное по всей длине зажженными свечами и переносными фонарями. В конце платформы виднелся вход в туннель, заваленный на высоту человеческого роста мешками. Часть мешков была разорвана, и было видно, что внутри них находится соль и железные опилки. Та же сероватая, похожая на залежавшийся старый снег, смесь опилок и соли густо покрывала рельсы у входа в туннель.
Из самого туннеля веяло холодом, а я, кроме того, слышала доносящийся оттуда экстрасенсорный шум и даже крики – правда, очень-очень далекие.
Старые рельсы были видны только возле мешков с солью и железными опилками, остальную их часть скрывал сколоченный из грубых досок помост, поднятый вровень с краем платформы. Именно здесь и толпились старьевщики, с криками и руганью пробивавшиеся ближе к столу, установленному в средней части помоста.
Стол этот был ярко освещен горящими свечами, а за ним сидели двое: широкая в кости женщина с массивными плечами и руками, а рядом с ней толстенький коротышка в широкополой шляпе.
