Глаза здоровяка стали еще ярче. Выглядел он жутковато, как неподвижная ледяная глыба. Он и раньше казался неповоротливым, а теперь вообще оцепенел. Наверное, он даже не дышал.
Наконец он поднялся из-за стола. Медленно, как будто ему требовалось огромное усилие, протиснулся к ним через кладовку. При этом он повернулся боком, чтобы не застрять между полками и упаковками с пивом.
Келси попятилась и притиснулась к двери.
Это было все равно, что видеть, как на самой пустынной улице на свете на тебя несется грузовик.
Даже несмотря на то, что рядом был Фигг, Келси чувствовала нарастающий страх. Он переливался через край, струился по коридору и витал над толпой, собравшейся в клубе. Она ощущала, как он, клубясь, вползает в танцующих под музыку синтезатора. Она уже слышала гул – он сотрясал стеллажи по обе стороны от надвигающейся стены мяса.
– Крейг, – произнес Фигг, – это Келси, моя хорошая знакомая…
Крейг на него никакого внимания не обратил.
– Ты знаешь пацана? Того, который на записи?
– На записи? – Келси непонимающе взглянула на Фигга и перевела взгляд на Крейга.
Оба молчали.
Но у нее выдался безумный день, поэтому она решила не торопиться. Надо говорить аккуратно, нельзя пропустить ни единой подробности насчет стриженого парня, который сломал жизнь ее папе.
– Э-э… Крейг?
– Я тебя спрашиваю, ты знаешь того пацана на записи из банка? – повторил здоровяк.
Келси перевела дух.
– На какой записи? – уточнила она.
32
Анонимус
Тибо понял, что умрет в больнице.
Он моментально это осознал, как только его положили в переполненную детскую палату.
Связь с мамой стремительно истаивала.
– Не бросай меня! – со слезами взмолился он с койки. – Не уходи, прошу тебя!
– Мне завтра надо твоих братьев в школу вести, – ответила она, глядя не на него, а на дверь. – У них первый учебный день!
– Здесь очень много людей!
Тибо чувствовал, что потеряется. Он ей почти каждый день это объяснял, но она всегда забывала.
– За тобой медсестры присмотрят, золотко!
Мать наклонилась, поцеловала его и попыталась уйти.
Он схватил ее за руку и вцепился мертвой хваткой.
– Ты про меня забудешь!
– Что ты болтаешь? У тебя жар. Ничего, Тибо, через пару дней ты окажешься дома. Мы тебя завтра навестим.
– Вы? Нет!
Проходившая мимо медсестра остановилась, посмотрела на них.
– Такой большой мальчик, а ведешь себя, как маленький. Тебе не стыдно?
Тибо смутился и отпустил мамину руку. И она покинула палату, даже не оглянувшись.
Разумеется, она не пришла в больницу.
Ему становилось все хуже. Через три дня его рот превратился в иссохший войлок. Утром ему в последний раз дали попить: делавший обход доктор устроил суматоху из-за обезвоживания Тибо. Из палаты только что выписали троих пациентов, и на некоторое время ситуация улучшилась – на Тибо стали обращать внимание.
Но потом, после чудесного голубого пластикового стаканчика воды, после жалкого больничного обеда (он бы мог съесть три таких подряд!) все закончилось. Лишь медсестра напоследок погладила его по голове, сказала, чтобы он не плакал, обещала принести конфетку и удалилась. Свободные койки заполнились, и про Тибо забыли окончательно.
Он понял, что умрет.
Возле его койки была кнопка вызова, но каждый раз, как он нажимал на нее, медсестра молча проходила мимо. Либо слышала, как он умоляет дать воды, кивала и удалялась прочь.
Она никогда не приносила ему воды.
Пять минут спустя Тибо кричал «Вы про меня забыли!», а сестра в эти мгновения бегала по палате с пакетом физраствора или с обезболивающим, которым она пичкала вечно хнычущего ребенку у окна. Голос Тибо слабел, губы трескались от жажды. Еще немного – и его никто не услышит…
Ему исполнилось двенадцать, и он умирал. Может, когда он испустит последний вздох, его дар исчезнет и врачи наконец-то заметят его труп?
Теперь, четыре года спустя, Тибо лежал, глядя в потолок пентхауса в отеле «Магнифик», и вспоминал тот момент, когда он осознал, сквозь туман лихорадки, что он – совсем один. Не только здесь, в детской палате, где он с трудом дополз до туалета и напился из-под крана, а вообще везде и навсегда.
Тибо решил, что ему необходим план выживания. Надо выздороветь без помощи медсестер и врачей. Вернуться домой. А потом уйти куда глаза глядят и жить так, как получится.
Но сперва ему требовалось научиться контролировать свое личное пространство и собственный разум.
А когда он этому научится, он всегда будет видеть, что происходит вокруг. Вот что говорил себе Тибо в больнице, стуча зубами от озноба, который перемежался приступами жара.
Нет, он не будет слепым, как медсестры и врачи, игнорирующие его!
Слабый звук отвлек его от мыслей. Шорох за стеной.
Тибо сел, сонный и с пересохшим горлом, и потянулся к тумбочке. Он до сих пор не мог спать без стакана с водой под рукой.
В тишине раздался знакомый щелчок – щелчок закрывающейся двери пентхауса!
Тибо стрелой вылетел в гостиную. Записка на двери была оборвана и валялась на полу. Он потерял несколько драгоценных секунд на то, чтобы проверить вторую спальню. Когда он выглянул в коридор, двери лифта уже закрылись.
– Крыс-сюк! – прошипел Тибо пересохшим ртом.
Через пять минут Тибо выскочил на улицу в фирменном халате отеля. Он не стал терять время, натягивать штаны или хотя бы обуваться.
На Кембрию опустилась ночь. Отель располагался неподалеку от Айви-стрит, и, несмотря на поздний час, на улице было не протолкнуться. Люди, наэлектризованные собственными страстями, бродили по Айви-стрит. Им хотелось напиться, заняться сексом, танцевать до упаду, но подспудно все они желали одного – чтобы их желали.
В воздухе замелькали иголочки любопытства: босоногий парень в белом плюшевом халате поневоле притягивал взгляды. Но Тибо непрерывно твердил мантру: «Форма есть пустота, пустота есть форма. Не на что смотреть, ребята!..» – и обрывал людское внимание еще до того, как на нем успевали сосредоточиться.
Впереди, на перекрестке с Айви-стрит, маячили двое копов, пристально вглядывающихся в толпу. Они буквально искрили тревогой. Разумеется, полиция до сих пор на ногах, ищет сбежавших заключенных.
Тибо ускорил шаг.
На то, чтобы отыскать Итана, у него ушла целая минута – бесконечная и кошмарная. Итан был меньше чем за полквартала от отеля. Он приближался к компании девиц в платьях с блестками и на пятидюймовых каблуках.
