Нас всех надо полностью менять. Срочно. И изолировать. И вообще военную администрацию КЗАИ следует менять полностью через год. Если нужна безоговорочная лояльность личного состава и качество развединформации, единственный вариант – непрерывная ротация. Но чем это кончится? Лагерем строгого режима для выживших десяти процентов.
Снаружи возникла суета, по стёклам дверей и окон замелькали отсветы фар. Наращивая скорость, Коростылёв боком пошёл к выходу сквозь с трудом расступавшихся, и в портал почти уже выбежал. И стал, как вкопанный. Пока своими глазами не увидишь – сердцу не прикажешь. Лейтенант Губарев с грузом прибыл, и, по всему видно, беспрепятственно, но сбило Коростылёва с шага открывшееся перед ним невиданное зрелище полностью забитой народом площади. Как будто вестибюль за спиной, где было не протолкнуться, вдруг расширился, продолжился, а плотность толпы осталась прежней. (Под жёлтыми фонарями, окаймляющими площадь, под кислотно мигающей вывеской «Чипка», на фоне домов, полностью изнутри освещённых, ни одного тёмного окна.) Здесь был весь город. На площадью стоял свежий пар человеческого тепла, прорезаемый погибающими, не упав, снежинками. Люди ждали, негромко переговаривались, сталкивались оружием, немногие курили. Дети, женщины. Хаммер с цифрой 60 на капоте очень аккуратно парковался правым бортом у ступенек штаба, люди так же аккуратно подвинулись, дали ему место, а шрам на толпе от проезда машины заполнялся так же аккуратно-неторопливо. Не дай бог кому-то кого-то задеть. Понимание этого Коростылёв читал на каждом лице, включая детские. Выдержка. Взвод охраны штаба на ступеньках наличествовал в полном составе, но оружие у них было не изготовлено, висело «походно», на предохранителях.
Вот так вот. Матушка она всем Матушка. Беда она на всех беда.
Двигатель хаммера заглох, открылись дверцы. С переднего пассажирского соскочил маленький квадратный лейтенант, запустил руки в машину и вытащил скованного Лиса, расхристанного, в натянутой задом наперёд маске-шапке.
Толпа перестала шевелиться вовсе, и стало тихо так, что Коростылёв услышал, как падает снег. Из машины выскочили ещё двое патрульных, лейтенант передал им Лиса, патрульные вздёрнули его скованные руки и погнали вверх по ступенькам. Лис скулил, но молчал, перебирал огромными ступнями. Они проскочили мимо Коростылёва не останавливаясь. Лейтенант возился в машине, сзади, что-то доставал, вдруг замер, выпрямился, посмотрел, привстав на подножку, поверх крыши машины на горожан, сдвинул каску на затылок, медленно спрыгнул с подножки и захлопнул дверцу, ничего не достав. И уже скоро поднялся к Коростылёву, заранее козыряя. Коростылёв приветствовал его.
– Доставлен, – сказал Губарев.
– Молодцы, – сказал Коростылёв. – Что вы оставили в машине?
– Да плащ его, страшный, чёрный такой, и оружие, – негромко ответил лейтенант. – По-моему, я его раньше видел уже.
Коростылёв сглотнул.
– Молодчина, Губарев, – сказал он истово. – Задержанного в подвал. Дежурный всё знает, обратитесь к нему. Выполняйте. Сдадите – отбой, отдыхать.
Губарев отбросил руку от виска и убежал.
Никогда раньше не выступал на митинге, подумал Коростылёв. Даже в светлом комсомольском прошлом, где прекрасные девушки весьма ценили ораторские способности прекрасных парней. Лейтенант слов нет какой умница. Вытащи он сейчас перед всеми плащ Папаши… И ещё: я совсем забыл отдать объявление в трансляцию. Наверное, это хорошо, что забыл. Или плохо? В животе возникла острая резь. Такая же острая, как необходимость прямо сейчас, немедленно сделать навстречу бедованам шаг и сказать какие-то единственно верные слова. Ни секунды, ни мгновения нельзя медлить, нет мгновения подумать, собраться. Коростылёв шагнул вперёд (ступенькой ниже), приосанился и звучно крикнул:
– Товарищи!.. – начисто не представляя, как, какими словами он скажет, что никакого суда Линча не допустит, не будет ничего подобного, пока он жив и может стрелять. И ещё чище не представляя, что случится через минуту – как бы он это ни сказал.
Но бог есть, и бог есть Любовь. Матюгальник на карнизе штаба зафонил, свистнул, реверберируя в резонансе со всеми остальными семнадцатью матюгальниками оповещения по всему городу (Коростылёв точно помнил, что всего их восемнадцать, отлично помнил и схему их размещения), и, оборвав свист, над ночными просторами разнёсся великолепно природой поставленный голос диктора беженской радиосети и – сегодня – дежурного диспетчера штаба гражданской обороны Любы Полетаевой:
– …ять, Елена, я ни одной херовой буквы не понимаю, что он тут накорябал, твой дроля Коростыль! Перепиши, или на, х** сама, вот тебе микро!..
Матюгальник свистнул и заткнулся. В мультипликационном ритме с ним, с лязгом захлопнул рот Коростылёв. Затих даже снег. Круто мне сейчас застрелиться. Это будет просто великолепно. Такое не придумаешь, такое просто происходит само. Фирсова прибирала стол, нашла конверт с объявлением. Медицинской почерк начальника она читает, как печатный текст. Обстановка напряжённая. Побежала в радиорубку. Взбередила Полетаеву, запихала её в студию, не дав ей, например, допить чай с мятой. Срочно-срочно-срочно. На, читай. Кто-то несчастный нажал не ту кнопку в операторской. Его сейчас убивают, кстати, режут в двадцать лакированных когтей на ремешки. Ну и вот. Помог мне боже тонко пошутить. Дроле Коростылю. В самый нужный момент. В ту самую миллисекунду, я же даже успел воздуху набрать. Интересно, что бы я сказал?
Это теперь навсегда. Дроля Коростыль. Коростыль даже отпадёт со временем. Вон идёт подполковник Дроля. Нет, не фамилия. Военспец с рейтингом Дроля. Пойду-ка, Дроле доложу. Подполковник Дроля выступил с докладом. Пошлю Дролечке донос. И начнём всё сынова.
– А мне его даже жалко, – на всю площадь сказал грубый мужской голос с центра площади. – Так обделаться перед всем честным народом. Как в цирке!
– Коммунисты себе такого не позволяли! – сказал кто-то издалека.
– Товарищи! – твёрдо сказал Коростылёв.
– Говори, Дроля! – с шукшинской страстью сказала маленькая дама из первого ряда, в офицерском бурнусе по колено, руки в рукавах, работает в институте. – Корябай, любимый!
Кто-то начал расталкивать людей, вышел из толпы. Коростылёв узнал его, это был очень уважаемый ходила, ходила с рейтингом, по прозвищу Китайский Связной, Китаец. Китаец встал рядом с Коростылёвым и поднял руку.
– Бедованы, – сказал он. – Ладно, так вышло. Дадим скурмачам время. И сами горячку не спорем заодно. Давай сегодня по домам, братва.
Коростылёв, держа лицо мужественным, глотал расплавленную слюну. Толпа пошевелилась (это Коростылёв тоже впервые видел) единым движением, как единое существо, стряхнула напряжение, расслабила прыжковые мышцы, сняла палец со спуска. Китаец сказал уголком рта:
– Лучше вам отдать нам суку, полковник.
– Подполковник, – поправил Коростылёв. – Нет, не отдам, Иван. Нельзя. Когда рассудите между собой, поймёте, что нельзя.
– Поссоримся, подполковник. Вот сейчас вам просто нереально повезло. Просто нереально. Потому и поверили, что это не подстроено, что нереально. Бывайте пока. Думайте.
