Да, трекеры не обсуждают свои патологии, есть на это очень серьёзные причины, и суеверность здесь очень в двадцатых номерах списка, но благодаря своей бестактности и привычке к ней окружающих, Фенимор знал-таки, что возбуждением сетчатки страдает (и некоторые действительно страдают, доводясь до психозов и даже инсультов) не меньше трети от постоянно выходящих. В любом случае, отличного качества драки или состязания в недурной стрельбе в полной темноте – случались. Впрочем, лучше уж предельные стадии ноктолопии, чем как поразившая Шрайбикуса радиочувствительность, доведшая мужика до самоубийства. (Ну как – самоубийства? Упросил ребят его застрелить. Это уже в Беженске, в клинике у…) Абсолютная память, как у Анаши прорезалась после «оборотного» трека на Пятом Углу тоже не сахар, и не соль, и не известь негашёная, судя по результату. Застрелился. Прямо на скамеечке у «Труб».
Так что мне-то грех жаловаться – и днём глаза не режет, и веки непрозрачные. Весёлому вот повезло приехало – попустила ему Матушка, ничего не выпятила у бандита, не утрировала, никакой не пометила мутацией. Не изуродовала. Ну, если не считать ритуального небольшого поноса на «приветствии». Но это нервное. Человеческое. Адаптивное. Легко демпфируемое при доступности-то всяких новомодных в России иностранных прибамбасов для гигиены. А вот характер Матушка ему поправила. Золотой стал человек, вернувшись. Впрочем, он и был им наверняка, только скрывал, чтобы пацаны не смеялись…
Итак, свет понизился, неважно, по-настоящему, или у меня в голове. Примеркло. Это во-первых. Но и в-единственных, потому что нет запаха, и нет ощущения, что ты внутри трансформаторной будки, ощущения общего у всех без исключения ходил. Так что проверки боем не избежать никак. Но ты же знал, что так и так не избежать, дружище Фенимор, если уж втемяшилось в голову очередное твоё безумие сыграть в кости с костяной старушкой?
А ты заметил, как ты ловко перескочил через Вяткина? – спросил Бубнилда с огромным ехидством. – Когда Шрайбикуса вспомнил?
Тут тропка упёрлась в «мухобоху», к которой Фенимор и направлялся на самом деле, благо лежала она по пути к кладбищу, и Бубнилда враз отскочил, пинка не дожидаясь. Итак, всем проверкам проверочка. Вот она, в последнем шаге.
Гитика-невидимка, атмосферными явлениями не отмечаемая, широчайше распространённая тварь неизвестной природы. Не очень смертельная сама по себе, если в ней, конечно, не стоять столбом, да ещё закинуться перед проходом промедолом.
Конкретно эта «мухобоха», известная очень давно, была одинокая, пути никуда не перекрывала, питалась каким-то копеечным мусором без признаков мутаций с поведением, поэтому лежала себе и лежала в загородке из вешек, никто её не трогал, не ништячничал на ней, – никого и она не трогала. Фенимор достал гайку, покатал её по ладони, полуприсел и пустил гайку по краю гитики, прищурившись: на «риску» по краю «мухобоха» отвечала степенно, но ярко: несуществующим бенгальским огнём вертикально вверх невысоко по всему своему кривому периметру. И запах не противный. Не бенгальскими пахнет, а, скорее, сгоревшей картошкой.
Нулевая реакция поразила Фенимора. Он надеялся на неё, но не смел ожидать. Настолько это непривычно. Загадочно. Какая-то невероятная обманка. Смертельный подвох. Гитики не прячутся. Если они начнут прятаться – конец всему нашему богоспасаемому трекерству. Гайка проскакала, остановилась, помедлила, свалилась с ребра на бок.
Вторую «риску», уже с сухой марлей, Фенимор бросил навесом в самое тело гитики. Тут должно было «мухобохе» уже проснуться всей, сбить «риску» наземь и поплясать на ней электричеством, с вонью и треском. (Из-за этой реакции «мухобохи» довольно долго принимали за тяжёлую локаль, за какую-то электрифицированную разновидность «говнодавки». Но гравитацией «мухобоха» не баловалась.)
Нулевая реакция. И на третью «риску» нулевая. И на четвёртую.
Всех гаек мира не хватит, чтобы убедиться, подумал Фенимор. Просто представь, что ты на пике трека, слева-справа «королевы дорог», назад в Зоне не бывает, а впереди всего лишь небольшая «мухобоха». Детский ведь сад, средняя группа. Ну стеганёт тебя железной крапивой по внутренностям, ну обгадишься от боли, ну покатаешься на той стороне по кочкам, пытаясь набрать воздуха на крик да мат. Ну сознание позволишь себе потерять на той стороне. А кровоподтёк по всему телу через какой-нибудь месяцок почти будет незаметен. Ведь нет ничего неубойного поблизости? Нет. Так что повезло тебе, Фениморище, с «мухобохой». И рядом, и не очень злая, и постоянная. Не гневи Матушку.
И ведь какой приз, какой ништяк, какой трек тебе бластится, если ты прав?
Нельзя было раздумывать. Ещё Бубнилда вылезет, трус первостатейный. Фенимор вошёл в гитику и спустя четырнадцать шагов вышел с другой стороны, на редко используемый, но безопасный отнырок дублирующего трека к кладбищу. И тут же, обозвав себя очень грязными словами, мысленно поставив перед собой святые лики своих девчонок и молясь им, он повернулся кругом, вошёл обратно, и спустя четырнадцать шагов назад оказался на исходной.
Ноги подкашивались, но несли его по тропе от несработавшей ни на вход, ни на назад гитики прочь как молодые и семимильные. Хамить он не хамил, не лез на обочины, не срезал углы, в нужном месте, где когда-то отметил (или показалось ему) спецэффект, «рисканул». Добрался до навеки выезженной-выхоженной в степи лысой дороги от города к военному кладбищу (закрытому ещё в семидесятых почему-то, никто не знал, почему), повернул налево. В облезлой неухоженной рощице квёлых топольков и акаций перед заколоченным вагончиком сторожки, ждали его со снаряжением на весь грандиозно задуманный, наполовину провешенный трек, назначенный стартовать именно мать-мать-мать сегодня, Весёлой и Барбос.
Весёлой не выдвинулся, разумеется, навстречу, ждал на месте, прислонившись к дереву. Барбос сидел – ну как это ещё называть? припал к земле? стоял на согнутых? сидел – на обычной лёжке, дальше у забора кладбища, где давно выломал себе полянку в деревьях. Фенимор издали старался понять, в сознании ли ЛИАЗ, двигается ли, не постиг ли его паралич, как «мухобоху» или Николаича, но ничего не понял: Барбос всегда отлично прятался и на несколько суток притвориться обычным остовом некогда популярного советского автобуса было ему нипочём, как лапой об асфальт.
Веселаго трясло. И он был очень серьёзен.
– Ты опоздал, Вадим.
– А ты в окружающей природе не ощущаешь, что сегодня опоздать нормально? – спросил Фенимор, толкая кулаком протянутый для приветствия кулак в перчатке без пальцев. Никак не отучить дурака от перчаток.
– Есть такое дело. Барбос в отключке. И вообще.
Фенимор сразу остановился.
– Что – «вообще»?
– Как на тонком льду. Неужели ты не чувствуешь? Потрескивает.
– Чувствую. Не так, как ты, но я тебя понимаю. Я как в будке высокого напряжения с завязанными глазами.
Весёлой покивал. И приготовился сказать «Вадим, давай табанить», но Фенимор опередил его:
– Подожди. Как ночь прошла?
