«Ты знаешь, – сказал он мне, – до поездки в Копенгаген я никогда не видел апельсинов. Первое, что я здесь сделал, – купил себе соковыжималку для апельсинов, а потом каждое утро выпивал стакан апельсинового сока. Посмотри, какие у меня теперь мышцы!»
Особых дел у Володи в Копенгагене не было; на самом деле работа консула заключалась в том, чтобы следить за советским посольством. И он был безумно рад пребывать в этом восхитительно прекрасном мире.
Вдруг в первые дни апреля 1937 года он получил телеграмму с приказом вернуться в Москву. Прибыв на железнодорожный вокзал, он прямо оттуда направился в ОГПУ на встречу со своим начальником – Слуцким. Последний пригласил Володю на обед и сказал, что вскоре его отправят в Румынию или Австрию. После обеда в приподнятом состоянии духа он поехал в Богородск – деревню близ Москвы, чтобы навестить своего брата Левку, тогда работавшего прорабом на стройке. Жена брата встретила родственника печальной новостью о том, что в прошлом ноябре Левку арестовали. Рыдая, она рассказала такую историю.
Левка работал на стройке. Товарищи по работе очень хорошо относились к нему и избрали его заведующим клубом. Началась подготовка к празднованию в ноябре седьмой годовщины революции, и Левка отвечал внутреннее украшение здания клуба. Он выпросил у кого-то самую лучшую фотографию советских руководителей, которую только смог найти, и затем повесил ее на видное место на стену. Вечером в день празднования, когда собрались все рабочие, кто-то заметил, что среди лиц, изображенных на фотографии, есть и Карл Радек. Левка этого не увидел, потому что половина лица Радека была прикрыта газетой. Партсекретарь решил, что Левка – «вредитель», потому что он выставил на всеобщее обозрение пол-лица того, что недавно был объявлен «врагом народа». В ту же ночь Левку арестовали.
Володя помчался обратно в Москву, чтобы увидеться со своим хорошим приятелем Александровским – помощником начальника Московского областного ОГПУ.
– Ну что за ерунда? – спрашивал Володя. – Левка – мой брат, хороший товарищ и рабочий. Как можно называть его вредителем?
– Все не так просто, Володя, – поспешно ответил Александровский. – Вопрос с портретом Радека, хотя и сам по себе серьезный, не является единственным обвинением против него. Есть и другие. Твой брат снимал комнату в загородном доме Фридланда – арестованного историка.
На мгновение Володя просто потерял дар речи. Левка ни разу в жизни даже не разговаривал с Фридландом. Эту квартиру ему дали власти уже после ареста Фридланда. Володя ужасно рассердился.
– Да ты просто мошенник! – закричал он. – Какого черта ты делаешь? Тебе это так не пройдет. Я поговорю с тем, кто выше тебя по должности, кого ты услышишь!
Володя был уверен в том, что его положение крепкое. Он вылетел из кабинета Александровского, полный решимости добиться справедливости – не только для своего брата, но и для всех тех, кто, возможно, оказался в заключении из-за явно сумасшедших руководителей.
Сначала Володя отправился в Центральный комитет Коммунистической партии. Его не приняли. Он попытался попасть на прием к Ежову, но ему не удалось с ним встретиться. Однако он все еще не потерял своей юношеской самоуверенности. Он думал, что все эти задержки – просто результат бюрократии, и как-то убедил себя в том, что его брата Левку обязательно выпустят.
Вечером 30 апреля мы с ним обедали, и я впервые заметил, что Володя как-то помрачнел. Но через три-четыре дня он ворвался ко мне, и на лице его сияла улыбка до ушей.
– Ну, – сказал он. – Наконец-то я попаду на Лубянку. Меня вызывает Шапиро из ОГПУ!
Шапиро являлся главой особого отдела ОГПУ, который был создан при непосредственном участии Ежова.
– Зачем еще Шапиро захотел бы меня видеть? – закричал он и торопливо выбежал из моего кабинета.
Попав к Шапиро, Володя сразу же начал говорить о деле своего брата – торопливо и с полной уверенностью. Шапиро подождал, пока он закончит, а затем медленно поднялся из-за стола:
– Вы член партии и офицер ОГПУ! Как вы посмели оскорблять своих товарищей – чекистов? ОГПУ не арестовывает невинных людей!
И прежде чем Володя сумел перевести дух, Шапиро перешел к другому вопросу:
– Кстати, в прошлом году вы получали письмо от Мандельштама, тогда атташе Наркомата иностранных дел?
В тот момент Мандельштам находился под арестом по какому-то неопределенному обвинению. Володя смутился и пришел в замешательство:
– От Мандельштама? Он муж моей бывшей жены. Конечно, я его знаю, но никаких писем, пока был в Дании, от него не получал.
– Вы уверены?
– Да, совершенно уверен.
– Очень хорошо, – сухо заметил Шапиро. – Если вы нам понадобитесь, мы вас вызовем.
Когда Володя вышел из кабинета Шапиро, его надежды на освобождение брата сильно поколебались. Той ночью он не мог уснуть. И вдруг ранним утром он вскочил с кровати.
«А я ведь все же получал письмо от Мандельштама!» – вспыхнуло в его голове. И тут он вспомнил все. Дипкурьер, как обычно, прибыл с большим запечатанным пакетом, в котором была обычная почта. И в тот день (а это было несколько месяцев назад) курьер вдруг засунул руку в свой карман и со значением сказал: «Это письмо Мандельштам поручил передать вам как раз в тот момент, когда я выходил из здания Наркоминдела».
Едва лишь рассвело, как Володя примчался ко мне домой и рассказал мне обо всем, что случилось.
– Что было в этом письме? – со страхом спросил я.
– Да там ничего такого не было, все безобидно. Что-то о новой работе и каких-то вечерних курсах, которые он посещал в университете. Да ничего такого, клянусь.
– Володя, – сказал я, – сейчас же иди прямо к Шапиро и расскажи ему все то, что ты мне рассказал.
Он сделал, как я сказал.
– Товарищ Шапиро, – начал он извиняющимся тоном. – Я вчера ошибся. Я все же получал письмо от Мандельштама, я просто совершенно забыл об этом.
Ничего не ответив, Шапиро открыл ящик своего стола и показал Володе фотокопию письма Мандельштама.
– Извините меня, – начал запинаться Володя. – Я совершенно забыл о нем вчера.
– Вы солгали о нем вчера, – ответил Шапиро. – А сейчас можете идти.
25 мая 1937 года Володя Фишер был арестован ОГПУ. Больше я о нем ничего не слышал. Его уничтожили, потому что он был связан с двумя страшными преступлениями: получил письмо от мужа своей бывшей жены, а его брат поместил половину лица Радека на стене рабочего клуба в Богородске.
Во время великой чистки в Советской России было огромное множество таких случаев.
В застенках ОГПУ само слово «вина» теряло свое значение. Причина ареста могла не иметь никакого отношения к выдвинутым обвинениям.
Наверное, нет лучшего доказательства этому, чем дело самого Ягоды. Среди многих фантастических обвинений, выдвинутых против руководителя ОГПУ на процессе в марте 1938 года, самым бессмысленным стало то, что он якобы участвовал в заговоре с целью отравления Сталина, Ежова и других членов политбюро. Многие годы именно Ягода лично отвечал за питание кремлевских вождей, включая и самого Сталина, и всех высокопоставленных лиц советского правительства. Специальный отдел ОГПУ под непосредственным контролем Ягоды отслеживал каждый шаг поставки продовольствия в Кремль – от специальных хозяйств, где продукты производили под неусыпным оком помощников Ягоды, до столов советских руководителей, которые обслуживали его же сотрудники. Посев, посадка, сбор урожая, транспортировка, готовка и подача на стол – все это делалось специальными сотрудниками ОГПУ, а занимался этим не кто иной, как Ягода. Каждый из работников специального отдела отвечал перед Ягодой своей головой, а Ягода нес этот груз невероятной ответственности на своих плечах в течение многих лет. Сталин, который несколько раз был обязан своей жизнью именно неусыпной бдительности Ягоды, не ел никакой иной пищи, кроме той, что подавали ему сотрудники Ягоды.
