Это случилось в мае. В июле я снова встретил Райсса, на сей раз в Париже, куда я ездил для встречи со своими агентами. В субботу 17 июля, в семь часов вечера, мы на несколько минут заскочили в кафе «Вебер». Он очень хотел поговорить со мной подольше, видимо по очень важному делу. Мы договорились, что он позвонит мне в одиннадцать утра следующего дня и мы определимся со встречей. Я остановился в отеле «Наполеон».
Двумя часами позже я получил срочное сообщение от моей секретарши Мадлен о том, что я должен встретиться с Шпигельглассом – помощником начальника иностранного отдела ОГПУ, которого Ежов направил в Западную Европу с чрезвычайно секретной миссией.
Мы встретились с Шпигельглассом на территории Всемирной парижской выставки, и я сразу же понял, что случилось нечто экстраординарное. Он показал мне два письма, которые Райсс в тот день передал Лидии Грозовской – агенту ОГПУ при нашем торговом представительстве в Париже – для отправки в Москву. Райсс был уверен, что во Франции письма никто открывать не будет. Он не знал, что находится под подозрением и что Шпигельгласс имел неограниченные полномочия заниматься чисткой в рядах зарубежных служб. Ежов наделил его властью и приказал не останавливаться ни перед чем, даже если речь идет о похищении или ликвидации агентов, попавших под подозрение.
– Да, – сказал Шпигельгласс, указывая на письма, которые он держал в руке, – сначала мы даже подозревали вас. Мы получили сообщение, что в Голландии появился один высокопоставленный советский агент, установивший контакты с троцкистами. Но затем мы обнаружили, что предатель не вы, а Людвиг.
11 июня, в тот день, когда Москва объявила о чистке Тухачевского и восьми высших военачальников Красной армии, мой друг Райсс, как стало известно ОГПУ, поехал в Амстердам. Там он имел тайную встречу и беседу с Х. Снивлитом, членом парламента, лидером профсоюза транспортных рабочих Амстердама и человеком, склонным разделять идеи троцкизма. У ОГПУ везде были глаза и уши.
Сначала Шпигельгласс не собирался давать мне читать письма об отставке, посланные Райсом, но затем сдался. Основное послание моего друга было адресовано ЦК Коммунистической партии, то есть Сталину, ее генеральному секретарю. Оно было датировано 17 июля, и, должно быть, Райсс написал его за несколько часов до нашей короткой встречи. Он явно намеревался обсудить со мной свое решение на нашей встрече, запланированной на следующий день. Райсс писал:
«Письмо, которое я отправляю вам сегодня, мне следовало бы написать уже давно, в тот день, когда эти Шестнадцать (это о группе Каменева – Зиновьева, казненной в августе 1936 года) были убиты в подвалах Лубянки по приказу Отца народов (так в Союзе называли Сталина). Но тогда я промолчал. Я не протестовал, когда начались другие убийства, и за это несу большую ответственность. Моя вина велика, но я постараюсь загладить ее, и загладить ее как можно быстрее, чтобы облегчить свою совесть.
До настоящего момента я шел за вами. Но с этого дня я больше не сделаю и шага. Наши пути разошлись! Тот, кто молчит и сейчас, становится пособником Сталина, предателем дела рабочего класса и социализма.
Я с двадцати лет сражаюсь за социализм. Но сейчас я не хочу этого делать и, будучи почти пятидесятилетним человеком, жить по милости Ежова. За моей спиной шестнадцать лет подпольной работы, это не пустяк, я все еще имею силы, чтобы начать все сначала…
Фанфары, громко звучащие в честь полярных перелетов, призваны заглушить крики и стоны жертв, подвергающихся истязаниям в подвалах Лубянки, в Минске, в Киеве, в Ленинграде и Тифлисе. Но вы не добились успеха. Голос правды все еще достаточно громкий, чтобы заглушить шум мощного двигателя.
Да, бьющие все рекорды полеты позволяют с большой легкостью одерживать победы над американскими леди и сходящей с ума по спорту молодежью обоих континентов; мы умеем добиваться побед в глазах мировой общественности и будоражить умы людей всего мира. Но обман рано или поздно раскроется. И правда выйдет наружу. День суда ближе, намного ближе, чем думают джентльмены в Кремле…
Нет, я не могу больше продолжать. Я возвращаюсь к свободе – назад к Ленину, к его учению и его делу.
P. S. В 1928 году я был награжден орденом Красного Знамени за мою преданную службу пролетарской революции. Я возвращаю его с этим письмом. Носить его вместе с теми, кто казнил лучших представителей русского пролетариата, – ниже моего достоинства».
Для Шпилелльгласса послание Райсса означало лишь одно – государственную измену. С этого момента Райсс становился для него шпионом, опасным врагом, который подлежал «ликвидации», поскольку Сталин не разрешал советским агентам покидать службу в разведке.
– Вы знаете, что отвечаете за Райсса, – заметил Шпилельгласс со значением. – Вы рекомендовали его в члены Коммунистической партии, и вы привели его в нашу организацию.
Он начал говорить мне о том, что имеет информацию о намерении Райсса уехать следующим утром из Франции и что нужно все сделать ночью, а то будет слишком поздно. Сначала он делал лишь осторожные намеки на то, что именно я должен взять в свои руки дело по «ликвидации» Райсса. Я сделал вид, что не понимаю, к чему он клонит, и постарался перевести разговор на другую тему.
Шпигельгласс предложил мне позвонить одному близкому другу Райсса, тогда тоже находившемуся в Париже. Бывший венгерский пастор, поступил в нашу секретную службу под именем Манн. Шпигельгласс хотел, чтобы он присоединился к нашей беседе. Мы дозвонились до Манна, и он согласился приехать.
Между тем Шпигельгласс сделался очень откровенным. Его речи не оставили у меня сомнений в том, что моя собственная судьба зависит от моего поведения этой ночью. На его настойчивые предложения, что называется, приложить руку к «решению» вопроса с Райссом и реабилитировать себя тем самым в глазах Ежова и Сталина, я в конце концов ответил, что ничего общего с этим иметь не намерен.
В эту минуту я понял, что моя служба советской власти длиной в целую жизнь подошла к концу. Я не отвечаю требованиям новой сталинской эпохи. Я не обладаю такими способностями, которые есть у шпигельглассов и ежовых. Я не смог пройти испытания преступлением, которому сейчас подвергаются все, кто хочет служить Сталину. Я давал клятву служить Советскому Союзу. И я жил, следуя этой клятве. Но служить объявленным убийцам выше моих сил.
Я спросил Шпигельгласса, имеет ли он полномочия взять на себя руководство моей сетью, потому что ситуация явно требовала моего возвращения в Москву. Он ответил, что это вне его компетенции и что мне лучше уладить все эти дела с моим непосредственным начальством.
В этот момент к нам присоединился Манн. Пока мы обсуждали вопрос о дезертирстве Райсса, Шпигельгласс все время отлучался в другой павильон, видимо для разговора с каким-то другим агентом. Во время одной из этих отлучек (а дело было за полночь) я подошел к телефону и набрал номер Райсса в отеле. Я сразу же бросил трубку, как только Райсс на другом конце провода ответил: «Хэлло!» В промежутке с часу ночи до трех раннего утра 18 июля мы с Манном сделали четыре таких телефонных звонка, желая предупредить Райсса о том, что ему грозит смертельная опасность.
