О помолвке они объявили в конце марта. Свадьбу назначили на июнь. Все сплетни сразу утихли. Между Марцелой и Фредериком ничего не изменилось, их отношения после помолвки не потеплели. Виделись они нечасто, и даже разговаривать им теперь словно бы стало не о чем. Непринужденно болтать, как раньше, о книжных новинках и спектаклях теперь мешал их новый статус, необходимость строить и обсуждать хоть какие-то планы на их будущую совместную жизнь. И у обоих это получалось очень плохо. У Фредерика – потому что его эти разговоры утомляли и вызывали внутреннее сопротивление, у Марцелы – потому что она догадывалась, что чувствует Фредерик. Обсудить удалось только minimum minimorum – то, что они обвенчаются в часовне университета, пригласят немногочисленных гостей на скромный обед в ресторане на привокзальной площади, сразу уедут в свадебное путешествие в Париж, а потом вернутся, подыщут себе новую квартиру и заживут семейной жизнью.
К этому все понемногу и шло, но в Париж профессору Декарту пришлось съездить одному, и гораздо раньше, чем он планировал. В начале мая он неожиданно получил письмо от нового ректора Коллеж де Франс. Ректор очень любезно, но настойчиво приглашал его приехать для какого-то конфиденциального и важного разговора. Из намеков следовало, что ему хотят предложить место штатного профессора, собственную кафедру и один из основных курсов с нового учебного года. Все это надо было точно узнать и всесторонне обсудить. Фредерик взял двухнедельный отпуск в университете, простился с невестой и уехал ближайшим поездом.
Профессор новейшей истории
Две парижские недели основательно его встряхнули. Вернувшийся после восьмилетнего изгнания профессор Декарт не узнавал Парижа и сначала держался неловко и подозрительно, как крестьянин на ярмарке, который уверен, что все хотят его обмануть и ограбить. Проталкиваясь сквозь оживленную толпу на вокзале, он заранее решил не принимать никаких предложений от Коллеж де Франс. Зачем ему вся эта суета? Его дом теперь в тихом шотландском городе, а кафедра – в Королевском Колледже. Но приступ слабости длился недолго. Уже на третий день он опять сроднился с городом, где провел юность и то благословенное десятилетие, когда написал свои лучшие книги. Теперь профессор Декарт уже не верил, что мог так долго прожить без французской речи, без старых друзей, без этой густой, наэлектризованной атмосферы интеллектуальной жизни, которая всегда заставляла его напрягать ум и стремиться за пределы своих возможностей.
Условия, предложенные в Коллеж де Франс, совпали с его ожиданиями. «Мы внимательно следили за вашим путем в науке, даже когда он пролегал далеко от наших стен, – высокопарно промолвил ректор. – Мы знаем все ваши новые блестящие работы. И сейчас считаем вас еще более достойным, чем двадцать лет назад, занять профессорскую кафедру».
Неумеренные восхваления заставили профессора Декарта насторожиться. После всего, что случилось, у него было не меньше оснований задаться вопросом, достоин ли его Коллеж де Франс. В этих стенах он никогда не встречал столько доверия и понимания, сколько обнаружил в Абердине. Он слишком хорошо помнил и военный суд в лекционной аудитории, и залпы у северной стены Коллежа, и брызги крови на майской листве. Не забыл он и о том, что тогдашний ректор и коллеги-профессора безоговорочно осудили его в 1871 году за слишком радикальную для них политическую и гражданскую позицию. Кто-то из них написал на него донос. Несколько человек были свидетелями обвинения на его собственном процессе. Кровь бросилась в голову от еще одного воспоминания – на следующий день после того утреннего заседания коммуны, где он обсуждал план реформы начального образования, профессора в Коллеже, осведомленные обо всем из вечерних газет, смотрели на него с ненавистью и презрением и демонстративно обходили его протянутую руку. Почти все они остались на своих местах, он тотчас их узнает, как только увидит. Это его суд, тюрьма и изгнание состарили не на восемь лет, которые прошли, а на все двадцать и превратили в совсем другого человека, а для ученого мужа, ведущего благополучный и размеренный образ жизни, годы катятся плавно, почти не отражаясь на лице… Но почему это Коллеж вообще о нем вспомнил? Мало ли докторских диссертаций защищается во французских университетах каждый год? Мало ли осталось во Франции именитых историков даже после того, как многие из них были изгнаны, уехали сами или замолчали?
– Для чего вам нужен именно я? – спросил профессор Декарт. – Пока я жил за границей, я совсем не занимался своей прежней темой, историей Реформации во Франции. Довольно затруднительно было заниматься французской историей, находясь совсем в другом месте.
– Я понимаю. – Ректор внезапно отбросил свой наигранный тон и заговорил совсем другим голосом. – И поверьте, той роли, которую Коллеж де Франс тогда сыграл в… хм… повороте вашей судьбы, приведшем вас за границу, не одобряю. Сейчас, досточтимый профессор, я хочу заполучить вас как одного из лучших специалистов по современной истории Европы. Заниматься «домашними» делами, делами далекого прошлого – чем древнее, тем лучше! – желающих у нас много. А вот разбираться в событиях нашего стремительного века профессора Коллеж де Франс не могут или не хотят. Мне понравились ваши статьи из цикла «Девятнадцатый век». Я вижу в них не только глубину и блестящий анализ, но и два очень важных для меня достоинства. Вы всматриваетесь в настоящее с научным интересом, с азартом и, я бы даже сказал, с симпатией, а не с академической утомленной брезгливостью. При этом вы далеки от политической конъюнктуры. Кстати, вы принадлежите к какой-либо партии?
– Спасибо, что перестали говорить со мной как со слабоумным. – Профессор Декарт немного успокоился. – Нет, я не принадлежу ни к какой партии, считаю, что научной объективности это только мешает. Но если говорить о политических взглядах, то они у меня, конечно, есть. С 1870 года они не очень изменились. Разве что теперь я не так безоговорочно верю в то, что республиканский строй представляет собой более прямой путь к социальной справедливости, чем монархический…
– Времена меняются, – уклончиво заметил ректор. – Учтите только, что Коллеж де Франс по-прежнему далек от радикальных политических течений. Полагаю, к вам это предостережение не относится, однако лучше все же не рисковать.
– И это говорите вы, готовый предоставить мне штатную должность и кафедру современных европейских исследований лишь на основании цикла моих статей, опубликованных в «Ревю де дё Монд» несколько лет назад? В таком случае вы рискуете значительно больше!
После обмена еще несколькими репликами в таком духе остатки настороженности между ними исчезли. Они договорились, что профессор Декарт возьмет себе сутки на раздумья и завтра в это же время сообщит о своем решении. Фредерик хотел согласиться сразу, но внезапно заподозрил, что такое заманчивое предложение может быть результатом хлопот и интриг Колетт Менье-Сюлли, подруги его студенческой юности, а ныне жены министра. Поэтому решил сначала все прояснить до конца. У Менье-Сюлли был день визитов, Колетт порхала среди гостей и не была настроена на серьезный разговор. Но, похоже, появление Фредерика в ее гостиной стало для нее полнейшей неожиданностью, и у него отлегло от сердца.
