«Вот так-так!» – присвистнул отец, потому что затянувшаяся неловкая пауза требовала хоть какой-то разрядки. Но Фредерик повел бровью, и тот замолчал.
– Что ж, я нисколько не удивлен, – раздался голос Луи Эрцога. – При такой беспорядочной жизни тебе еще повезло, что подобное не произошло с тобой гораздо раньше. И ты не имеешь никакого права просить нас о помощи. Сам расхлебывай свой позор, как тебе будет угодно. Возмутительно, что ты не предупредил нас заранее, когда звал сюда для этого разговора. Мы бы просто не пришли, и моей дочери не пришлось бы выслушивать непристойности про твоих внебрачных детей.
– Я не ребенок, папа! – возмутилась Флоранс, которой было девятнадцать, она уже два года работала продавщицей в сувенирном магазинчике в старом городе и пользовалась бешеным успехом у молодых людей. – Не смей так разговаривать с дядей, тем более – прикрываясь заботой обо мне! – Она выскочила из-за стола, подбежала к Фредерику, встала у него за спиной, обняла и прижалась щекой к его щеке. – Дядя Фред, поздравляю, это же замечательно! Так ты, значит, не всегда думал только о науке, ты и все остальное успел, старый плут? – Он натянуто улыбнулся. – Но почему ты выглядишь не счастливым, а виноватым?
– Конечно, я виноват, а кто же еще? – помрачнел он. – Оказывается, уже двенадцать лет у меня есть сын, а я ничего об этом не знаю. Я понятия не имею, какие унижения пришлось вынести и ему, и его матери. Могу только догадываться, почему она не сказала мне ни слова, а предпочла, чтобы его воспитывал чужой человек. Хорошенькую же память я о себе оставил! И самое главное, я ничего, абсолютно ничего не могу теперь с этим поделать, никак не могу это исправить… Зря я вас сюда пригласил. Эрцог прав, это моя ошибка, мне ее и расхлебывать.
– Нет, нет! – закричала Флоранс. – Во мне-то ты, надеюсь, не сомневаешься? Я тебе помогу, чем смогу. Наверное, этот мальчик сам не пожелает с нами знаться, но лично я ничего не имею против еще одного двоюродного брата. Жаль только, что у меня сплошные братья и ни одной сестры! Мама, ну а ты? Снова сделаешь подлость и скажешь, что хотела как лучше?
Наша Флоранс была, по общему мнению, любимой племянницей профессора Декарта. Он считал ее большой умницей и первой красавицей города и шутливо называл Блошкой, потому что ее уменьшительное имя Фло созвучно немецкому слову «блоха». Кузина платила ему самой горячей симпатией. Во время ее страстной речи мой отец не мог сдержать улыбки – всем было известно, что Фло вертит родителями как хочет, и никакие тирады Эрцога не введут в заблуждение насчет того, кто у них истинный глава семьи.
– Спасибо, Блошка. Шарлотта, – сказал Фредерик убийственно спокойным голосом, – ты думаешь так же, как твой муж?
– Я тебя не осуждаю, не подумай… – залепетала испуганная тетя, переводя взгляд с мужа на дочь, как будто взвешивая, кого она боится больше и кому надо угодить в первую очередь. На помощь ей пришел мой отец.
– Фред, я сделаю, что ты хочешь, но мое мнение – ты поторопился. Вы совсем не знаете друг друга. Вы, скорее всего, не понравитесь друг другу. Ты ему уже не нравишься. Так почему бы вам не встретиться сначала в нейтральном месте, один на один? Если ты сразу покажешься с ним публично, то можешь ничего не добиться и только зря испортить себе жизнь. Здесь тебе не университет, здесь ты учишь детей. Думаешь, если ты доктор филологии и профессор, тебя не вызовут на комиссию по нравственности?
– Он должен знать, что я не собираюсь его стыдиться. Вполне возможно, он – не самый приятный в общении юноша, битком набитый типичными британскими предрассудками. Его приемный отец, наверное, рассказал обо мне в таких выражениях, что теперь он меня презирает. Не удивлюсь, если он хочет посмотреть на меня из любопытства и навсегда вычеркнуть из памяти. Но я все-таки попытаюсь. Никаких репетиций, пусть все будет по-честному, набело, как в жизни.
– Господи, какой же ты романтик, Фред, – вздохнул отец. – Иногда мне кажется, что это я тебя, а не ты меня на десять лет старше. Ну, раз уж ты так решительно настроен, я тебя ободрю: по-моему, ты владеешь каким-то секретом управления реальностью. Иначе я не понимаю, почему всю жизнь тебе сходят с рук все твои выкрутасы.
– Что только не болтали и до сих пор не болтают обо мне в городе, – сказал Фредерик, – и все-таки ищут знакомства, зовут в кучу комитетов и больше всего боятся, что меня переманит университет Пуатье и я уйду из лицея.
– Но все же с этой стороны ты повода для злословия, кажется, еще не давал, – возразил Максимилиан Декарт.
– Вот и пора это исправить, – фыркнул дядя. – «С этой стороны» обо мне думают черт знает что. На днях заходил Брюно, репортер из «Курье де л’Уэст», как всегда за новостями, и проболтался, что меня за глаза с некоторых пор называют Великим инквизитором комитета по городскому благоустройству. Я – Великий инквизитор! Подумать только! Значит, глядя на меня, люди видят фанатика, одержимого одной-единственной страстью, и считают, что во мне нет вообще ничего человеческого.
– Ладно, – подытожила мать, – с другими своими знакомыми разбирайся сам, а нашу семью я беру на себя. Я тоже, как Флоранс, думаю, что мальчику едва ли когда-нибудь захочется назвать меня тетей. Но я отнесусь к нему сердечно, и пусть те, кто никогда не ошибался, думают что хотят.
Сам я к этому времени был настолько очарован профессором Декартом, что, образно говоря, помог бы ему спрятать труп. Однако даже я немного испугался. Я представил, что сюда приедет этот надменный лощеный маленький лорд (в мыслях я почему-то произвел его в лорды и представлял в итонской визитке и цилиндре, хотя догадывался, что Мюрреи не принадлежат к аристократии) и увидит нашего Фредерика, небрежно одетого, рассеянного, постоянно погруженного в свои мысли. Если бы юный Мюррей впервые увидел его хотя бы в лицее, а еще лучше – во время экскурсии по городу! К сожалению (так мне казалось), в обычной жизни, когда дядя не вел уроки, не показывал городские достопримечательности парижских депутатам и толстосумам, не воевал с комитетом по городскому благоустройству и не вел заседания исторического общества, он словно бы нажимал на кнопочку, выключал всю свою харизму и «в простоте» выглядел просто карикатурным пожилым чудаком. Они даже не успеют поговорить, этот напыщенный британец сразу обольет его презрением. Я представлял, как больно будет дяде Фреду, хоть он вида не покажет, и во мне вскипала неприязнь. «Ничтожество! – спорил я с воображаемым кузеном. – Ты недостоин чистить его обувь! Каждый был бы счастлив иметь такого отца!»
Действительность оказалась совсем не похожа на то, что я себе напридумывал. Фредди Мюррей был вертлявым, щупленьким мальчиком в темно-серой куртке. Цилиндра он не носил, слова сквозь зубы не цедил и выглядел откровенно напуганным, а не надменным. У него были быстрые серые глаза и красивые темные, чуть волнистые волосы. Он стоял рядом с матерью, высокой, тонкой, очень элегантной женщиной, и беспокойно озирался по сторонам. Когда мы подошли, он вздрогнул. «Здравствуй, тезка, – подал ему руку дядя Фред. – Меня зовут Фредерик Декарт, и я рад, что ты приехал к нам в Ла-Рошель».
Двое в городе
«Я вскинул голову, – рассказывает кузен, – и увидел немолодого человека, чуть выше среднего роста, худого, немного сутулящегося, абсолютно ничем на первый взгляд не примечательного, в черном в тонкую полоску пиджаке и черных брюках, с темной косынкой на шее вместо галстука, с непокрытой головой. Он выглядел так, как будто еще полчаса назад работал у себя в саду, а потом снял фартук, отряхнул руки и пошел встречать поезд. Густые седеющие волосы трепал ветер. Лицо и руки были загорелые, и от этого он казался моложе – если бы я не знал, сколько ему лет, не дал бы намного больше пятидесяти. Левой рукой он крепко опирался на трость. Очков, как ни странно, не носил, хотя я представлял себе его в очках, – возможно, уже страдал дальнозоркостью, и на улице они были ему не нужны. Темно-серые глаза точно такого цвета, как у меня, смотрели внимательно и спокойно. На лице не видно было никаких следов волнения. Он приветливо улыбался. Рядом с ним стоял высокий, светловолосый, чуть нескладный подросток, и вот он мерил нас с мамой взглядом, далеким от дружелюбия. Я пожал им обоим руки.
