Сам профессор Декарт посвятил этот день госпоже Мюррей. Вчера она была вынуждена целый день просидеть одна в отеле, и он хотел исправить свое негостеприимное поведение. Он пригласил ее на дневной концерт в городском саду, потом привел на обед в дорогой ресторан, славящийся дарами моря и белым вином из Лангедока. А потом в нашем сопровождении с пляжа вернулся мокрый и изжелта-зеленый Фредди, которого качка изрядно потрепала, но он не хотел отлеживаться в отеле, а рвался к новым приключениям. Он молниеносно переоделся в сухое и пошел с нами на улицу Монкальм – смотреть маленькую обсерваторию, которую Бертран устроил когда-то в башенке над чердаком. Профессор Декарт начал собираться на заседание исторического общества. Но госпожа Мюррей снова оставалась одна, так что он не без колебаний предложил ей пойти вместе с ним. Она – без колебаний – согласилась.
Надо ли говорить, что внезапное появление профессора Декарта под руку с очень красивой дамой произвело сенсацию, и в честь английской гостьи тему заседания поменяли с малоизвестных страниц биографии принца Конде на историю отношений Ла-Рошели с великим островным соседом. Председательствующий на том заседании господин Мелизье, учитель истории из технического лицея, экспромтом прочитал доклад, потом начались прения.
Профессор Декарт был в ударе. Он умело направлял дискуссию, не позволяя ей стать ни слишком ученой, ни бессодержательной, изящно шутил, молниеносно отбивал нелепые реплики с мест вроде: «Спросите меня об отношениях с Англией! Я знаю об этом все, у меня жена англичанка!» Марцела Мюррей на правах почетной гостьи тоже произнесла небольшую речь, в которой поблагодарила ла-рошельцев за гостеприимство и восславила «великий, общий для нас Атлантический океан, в былые времена разделявший, а теперь связывающий наши берега». В конце заседания по доброй традиции исторического общества в зал внесли бокалы и несколько бутылок вина, и все дружно выпили за «прекрасную английскую леди, сделавшую честь нашему скромному собранию». Миссис Мюррей была растрогана. Из природной честности она все порывалась признаться, что вовсе не англичанка по рождению, но в гуле голосов ее уже никто не слышал.
Поздно вечером она и профессор Декарт, оба веселые и захмелевшие, пришли за Фредди на улицу Монкальм. Он выбежал им навстречу, поцеловал мать, обернулся к отцу, неловко коснулся его рукава – и тот обнял мальчика со словами: «Ну что, мир?» – «Поживем – увидим!» – не смутился Фредди, но тоже обнял его. Так удивительно было видеть их троих в темном дверном проеме, как будто на картине в раме закопченого дерева, в золотистых, почти рембрандтовских бликах от лампы. Похоже, всем нам, включая самого профессора Декарта, пришла в голову одна и та же мысль: да так ли обязательно было ему оставаться одиноким? Разве справедливо, что когда-то он себя недооценил, не понял и в страхе перед той судьбой, которую ему обещала обычная жизнь человека его круга, перекрыл этот путь и оставил себе только холодный свет научной истины? А может быть, и теперь еще не поздно?.. Госпожа Мюррей смотрела на него такими глазами, что и мне, шестнадцатилетнему подростку, было ясно: всего один его встречный шаг, даже не шаг, а намек на взаимность, и она будет с ним, чего бы это ей ни стоило.
– Нам пора, дорогие друзья, – сказала Марцела, – благодарю вас сердечно. Завтра мы уезжаем утренним поездом.
– Мишель! – повернулся ко мне отец, и я понял. В двух кварталах от нашего дома была небольшая площадь, где торговали фуражом. Там отдыхали лошади, не выпряженные из повозок, и под навесом за столами перекидывались в карты их хозяева в ожидании седоков. Я сбегал туда и привел экипаж. Дома я увидел, что на столе уже стоит открытая бутылка шампанского, и все пьют за наших гостей и их счастливую завтрашнюю дорогу. Госпожа Мюррей должна была за этот день составить хорошенькое мнение о французах! Но она выпила, похвалила вино и с улыбкой развела руками – теперь было действительно пора.
– Ты проводишь нас, Фредерик? – спросила она.
– Нет, Марцела, прости, – его взгляд внезапно стал застывшим. – Я скажу вознице, куда ехать, он вас доставит в лучшем виде. А у меня еще кое-какие дела с Максимилианом. Завтра я приду к отелю и провожу вас до поезда.
Марцела идеально владела собой. Она расцеловалась с матерью и Флоранс, пожала руки отцу и мне, еще раз очень тепло всех поблагодарила, взяла под руку Фредди и вышла. Дядя Фред поторопился за ней. Очень скоро мы услышали звук отъезжающего экипажа, а потом послышались и его шаги. Он вошел и сразу оказался под обстрелом наших глаз, будто актер на сцене.
– Трус! – воскликнул мой отец.
Профессор Декарт посмотрел на него холодно:
– О чем это ты? Ах, да, о делах. Я хотел посмотреть смету на ремонт крыльца и внести свою долю, но вспомнил, что у меня все равно нет с собой чековой книжки. Разберемся с этим завтра. Пойдем, Фло, отвезу тебя домой. А вам всем спокойной ночи.
Всего один раз между профессором Декартом и Марцелой пробежала искра, и он дал ей погаснуть, очевидно, не желая лишних сложностей ни себе, ни ей, ни господину Мюррею. С Фредди они расстались друзьями. Он настолько поменял свой первоначальный настрой, что начал переписываться с отцом. Проведя некоторое время в Шотландии, он через месяц опять захотел приехать в Ла-Рошель, и Мюрреи теперь сопровождали его уже вдвоем. Мы немного опасались, как пройдет встреча профессора Декарта с мужем Марцелы и официальным отцом Фредди, но оба держались неплохо и вели неподражаемый светский small talk. «Никогда бы не подумал, что буду пожимать вам руку», – улыбаясь, говорил Мюррей. «Никогда бы не поверил, что буду принимать вас в своем доме», – не оставался в долгу, лучась в ответ такой же улыбкой, дядя Фред. Все обошлось благополучно. Предполагалось, что Мюрреи остановятся в Ла-Рошели всего на неделю. Однако уже через два дня госпожа Мюррей поручила Фредди заботам нашей семьи и уехала с мужем обратно в Лондон, а кузен остался до конца каникул!
Отныне Фредди стал проводить в Ла-Рошели каждое лето. Он жил на улице Монкальм, куда на это время переселялся и профессор Декарт. Господин Мюррей дал на это согласие при одном, но железном условии: никогда, ни при каких обстоятельствах профессор Декарт не должен был для встречи с сыном приезжать в Лондон. В Ла-Рошели – ради бога. В Париже – ну, так и быть. Но не в Англии и тем более не в Лондоне, где бы они рисковали на каждом шагу встретить знакомых. Марцеле требование мужа тоже показалось разумным. Дядя Фред не возражал – каникул в обществе сына ему хватало с лихвой.
Отец и сын
Профессор, признайтесь, вы ведь не ждали мелодрамы? Ее не будет. Редкие и недолгие встречи отца и сына, свойство человеческой, а тем более детской памяти забывать тех, кто не мелькает все время перед глазами, неизжитая ревность Джорджа Мюррея, с которой он так и не смог справиться, были причинами сложных отношений двух Фредериков. Профессор Декарт был превосходным учителем и умел справляться с толпой сорванцов, но с Фредди он имел мало успеха. До конца он так и не осознал, что у него есть сын, и относился к нему как к еще одному племяннику – искренне любил, по мере сил заботился, был добрым и понимающим другом, однако настоящей ответственности избегал. Он слишком хорошо понимал, что не имеет никаких прав на сына, и вел себя так, чтобы не вызвать у него напрасных надежд. Но когда Фредди понял, что отца вполне устраивает все как есть и он не собирается за него бороться, то почувствовал себя обманутым и брошенным. Так что периоды взаимной приязни у них то и дело сменялись отчуждением. Довольно долго они даже не знали, как друг друга называть, и перескакивали с «ты» на «вы» и обратно. И если кузен уже следующим летом позволил называть себя «Фредди», то первое «отец» сорвалось у него с языка только лет в четырнадцать. С моими родителями он освоился не в пример быстрее и чуть ли не в первый вечер стал звать их «дядя Макс» и «тетя Клеми».
