С моей точки зрения, в России отсутствует реалистическая, научно – обоснованная уголовная политика в виде обсужденной и принятой концепции, программы. Те документы, которые время от времени принимаются ad hoc, не могут обозначить целостную уголовную политику государства
[325]. Если же исходить не из провозглашаемых лозунгов, а из реальной законодательной и правоприменительной практики, то прослеживается приоритет традиционного «усиления борьбы» с преступностью. Бесперспективность и зло такого подхода для многих специалистов очевидны.
Тюрьма (лишение свободы) никого не исправляет; она служит школой повышения криминального мастерства, профессионализма; она калечит людей психически, а то и физически. Содержание пенитенциарной системы требует огромных финансовых затрат, ложась тяжким грузом на налогоплательщиков. Лишение свободы – неэффективная мера наказания с многочисленными негативными побочными последствиями. При этом тюрьма «незаменима» в том отношении, что человечество не придумало пока ничего иного для защиты общества от тяжких преступлений. «Известны все недостатки тюрьмы. Известно, что она опасна, если не бесполезна. И все же никто «не видит» чем ее заменить. Она – отвратительное решение, без которого, видимо, невозможно обойтись»
[326].
Задачи, выдвигаемые российским законодателем перед уголовным законом, вполне приемлемы (п.1 ст.2 УК РФ). Осуществляться эти широко сформулированные задачи должны посредством (а) установления перечня деяний, признаваемых преступными и (б) установления наказаний за совершение этих деяний (п. 2 ст. 2 УК РФ).
И вот здесь начинаются проблемы.
Во – первых, какие деяния столь «общественно опасны», что должны быть криминализированы (возведены в статус преступления)? Насколько мне известно, четких критериев тому нет ни в отечественной, ни в мировой практике. Законодатель по собственному разумению (точнее, под давлением интересов власти, режима, учитывая исторический опыт, «требования народа», СМИ и т. п.) криминализирует те или иные деяния. И сразу же возникают вопросы de lege lata. Почему в России уголовным преступлением до последнего времени считалось «оскорбление» (ст. 130 УК)? Неужели это столь общественно опасное деяние, что заслуживает уголовного наказания и последующей судимости? А вот то, что криминализация оскорбления делало почти всех граждан России старше 16 лет, включая автора этих строк, уголовными преступниками – очевидно. Почему «уничтожение или повреждение имущества по неосторожности» (ст. 168 УК, выделено мною) признается преступлением? Административный проступок, гражданско – правовой деликт – да, но причем здесь уголовное право? А многие «преступления» главы 22 УК РФ (ст. ст. 171, 171.1, 174.1, 176, 177, 180, 190, 193, 198, 199.1 и др.), которые не случайно оказались «мертвыми», не применяемыми на практике? Так, в России за 2005 – 2010 годы были зарегистрированы «преступления», предусмотренные ст. 170 УК – от 1 до 11; ст. 184 УК – от 0 до 1; ст. 185 УК – от 0 до 6; ст. 185.1 УК – от 0 до 1; ст. 190 УК – 0 (за все шесть лет) и т. п.
[327]
Во – вторых, еще проблематичнее вопрос о наказании, его целях и их реализации. Согласно п. 2 ст. 43 УК РФ целями наказания являются: восстановление социальной справедливости, исправление осужденного и предупреждение совершения новых преступлений.
Что касается «восстановления социальной справедливости», то абстракт ной «социальной справедливости» не существует. Справедливость с чьей точки зрения? Власти? Потерпевших? Обвиняемых? «Народа»? «Восстановление социальной справедливости» либо красивые слова, либо возвращение к принципу талиона: «око за око, зуб за зуб».
Если говорить об исправлении осужденного, то никогда еще не удавалось никого «исправить» путем наказания. Это хорошо известно педагогам, психологам, да и практическим работникам правоохранительных и уголовно – исполнительных органов. Только очень наивные люди надеются на «исправление» осужденного в тюрьме (колонии). Тюрьма служит школой криминальной профессионализации, а не местом исправления.
Известно, что под предупреждением совершения новых преступлений понимается как частная превенция (чтобы осужденный не совершал новых преступлений), так и общая («дабы другим неповадно было»). Большие сомнения вызывает успешность достижения обеих превентивных функций.
О неэффективности частной превенции, как отмечалось выше, свидетельствует относительно постоянная доля рецидивной преступ ности. Именно на этом основании Т. Матисен провозгласил «кризис наказания». И в России уровень рецидивной преступности относительно устойчив: за период 1987 – 2007 гг. – от 20,9 % в 1994 г. до 29,1 % в 2007 г. без выраженной тенденции.
Неэффективность общего предупреждения подтверждается динамикой преступности во всем мире (включая Россию): чем больше «предупреждали» преступления путем наказания осужденных, тем больше совершалось преступлений (с 1950-х до конца 1990-х годов). А с конца 1990-х – начала 2000-х годов уровень преступности снижается во всем мире (включая Россию) при относительном сокращении числа осужденных… Известно также, что после отмены столь «эффективной» и желанной для многих граждан и коллег смертной казни, количество преступлений, за которые она могла быть назначена, сокращается или остается неизменным (Австрия, Аргентина, Великобритания, Россия и др.).
В результате то, на что, прежде всего, нацелено уголовное право (уголовный закон): сокращение преступности путем частной и общей превенции, а также достижение «социальной справедливости» – не срабатывает. Цели и задачи уголовного законодательства в принципе не достижимы. «Действующая в современных условиях система уголовного права… не способна реализовать декларированные цели, что во многих странах откровенно определяется как кризис уголовной юстиции»
[328].
Единственный реальный эффект – избежать совершения нового преступления тем лицом, которое находится в пенитенциарном учреждении. Но только пока оно там находится. Ибо из уголовно – исполнительных учреждений общество получает назад либо того, кто и без лишения свободы не совершил бы нового преступления, либо человека озлобленного, искалеченного психически, а то и физически, утратившего навыки свободной жизни и готового к новым преступлениям. «Лица, в отношении которых было осуществлено уголовно – правовое насилие – вполне законно или в результате незаконного решения, образуют слой населения с повышенной агрессивностью, отчужденный от общества»
[329].
