За этими солдатами должна без колебаний пойти вся армия – точно так же, как испанская армия поддержала Риего. Муравьев был убежден: вслед за армией к ним просто не может не присоединиться и вся Россия. И убеждал товарищей, что «революция будет сделана военная, что они надеются произвести оную без малейшего кровопролития потому, что угнетенные крестьяне их помещиками и налогами, притесненные командирами солдаты, обиженные офицеры и разоренное дворянство по первому знаку возьмут их сторону». Своим единомышленникам он рассказывал о том, как Риего «проходил земли с тремястами человек и восстановил конституцию, а они с полком, чтобы не исполнили предприятия своего, тогда как все уже готово, в особенности войско, которое очень недовольно».
Собственно, на повторении «примера Риего» были построены все тактические разработки Васильковской управы.
В Южном обществе васильковский руководитель был известен как автор фантастического плана революционного переворота: на Высочайшем смотре 1-й армии предполагалось арестовать или убить императора, затем объявить начало революции, собрать все войска, которые на этот призыв откликнуться, – и с ними идти на Москву.
«Положили овладеть государем и потом с дивизиею двинуться на Москву», «произвесть возмущение в лагере и вслед за сим, оставя гарнизон в крепости, двинуться быстро на Москву», – показывал Муравьев-Апостол на следствии. Впервые план этот был сформулирован в 1823 году, детали его со временем менялись, но суть оставалась неизменной.
Историкам до сих пор не удалось уловить тактический смысл предложенного Муравьевым-Апостолом маршрута движения восставших войск. Это движение могло стать только прологом к гражданской войне: взять власть в Москве было невозможно, поскольку страна управлялась из Петербурга. Между тем, Муравьев-Апостол был уверен, что его действия гражданскую войну не спровоцируют.
Неясно также, на чем основывалась уверенность Муравьева-Апостола в том, что «первая масса, которая восстанет, увлечет за собою прочие и что посланные войска против нас к нам же и присоединятся».
Пестель искренне пытался доказать свою правоту Муравьеву-Апостолу. Однако Муравьев был упрям, решительно не хотел слушать никаких доводов и настаивал на немедленном революционном выступлении. «Я предлагал начатие действия, явным возмущением отказавшись от повиновения, и стоял в своем мнении, хотя и противопоставляли мне все бедствия междоусобной брани, непременно долженствующей возникнуть от предполагаемого мною образа действия», – утверждал он в показаниях
[220].
Несмотря на несогласие председателя Директории с подобным «образом действий», Муравьев дважды – на летних «высочайших» смотрах 1-й армии в 1824 и 1825 годах – пытался привести в исполнение свои тактические разработки. Пестелю с большим трудом удалось остановить его и тем самым спасти свою организацию от разгрома, а васильковского руководителя – от гибели.
В течение двух лет – с 1823 по 1825 год – Пестель и его сторонники занимались, в частности, тем, что отговаривали Муравьева-Апостола от его намерений. Так, в 1823 году это план был отклонен на январском съезде руководителей Южного общества в Киеве. В 1824 году, по указанию Пестеля, князь Сергей Волконский прислал Муравьеву в Васильков письмо, в котором безапелляционно заявлял, «что общество в сем году еще не намерено действовать».
На январском съезде 1825 года этот план снова обсуждался, и идеи Сергея Муравьева опять были раскритикованы. Ни Муравьев, ни Бестужев в работе этого съезда не участвовали, и Пестель сам приехал в Васильков и сообщил о принятых в Киеве решениях.
Идеи Васильковской управы отклоняли не только Пестель и его сторонники в Южном обществе. Согласно воспоминаниям Ивана Якушкина в 1823 году Бестужев-Рюмин приехал в Москву, чтобы добиться содействия осуществлению их с Муравьевым плана со стороны московских членов тайной организации. Однако московские заговорщики отказали ему в поддержке, заявив, что не войдут с ним «ни в какие сношения»
[221].
Тактические споры Пестеля и Муравьева-Апостола в итоге переросли в личный конфликт. «Его (Сергея Муравьева. – О.К.) сношения с Пестелем были довольно холодны, – показывал Матвей Муравье-Апостол, старший брат руководителя Васильковской управы, – чтобы более еще не удалиться от него, он не говорил явно всем – но, впрочем, он очень откровенно сказывал о сем самому Пестелю»
[222].
Скорее всего, именно в Пестеле Сергей Муравьев-Апостол видел главное препятствие на пути реализации своих замыслов. Поэтому его управа пыталась действовать самостоятельно, независимо от Директории. «Васильковская управа была гораздо деятельнее прочих двух и действовала гораздо независимее от Директории, хотя и сообщала к сведению то, что у нее происходило», – показывал на следствии Пестель.
«Сепаратные настроения» Васильковской управы были для Пестеля тем чувствительнее, что, кроме убеждения, никаких способов влияния на Муравьева-Апостола у него не было. И по службе, и по положению в тайном обществе васильковский руководитель был совершенно независим от председателя Директории.
Южный лидер пытался преодолеть этот разрыв: в ноябре 1825 года Муравьев-Апостол стал еще одним директором Южного общества. «Смешно, что он (Муравьев) в числе председателей, когда его управа гораздо значительней и сильнее обоих других вместе, да и ради нашей ответственности перед Союзом, ибо Васильковская управа гораздо независимее прочих других действует, надо, чтобы Сергей Муравьев принадлежал к Директории», – так объяснял Пестель необходимость этого шага
[223].
* * *
Черниговский пехотный полк, в котором служил Сергей Муравьев-Апостол, был одним из старейших в русской армии: он был сформирован Петром I в 1700 году. И участвовал почти во всех войнах XVIII – начала XIX веков. Однако к 1825 году славные военные дела черниговцев уже стали историей.
Черниговский полк комплектовался так же, как и все другие армейские полки: солдаты попадали в полк в результате рекрутских наборов. Солдатская же служба в мирное время была тяжелой и по большей части бессмысленной.
Военная муштра в начале XIX века переходила все мыслимые и немыслимые пределы. Великий князь Константин Павлович, сам воспитанный своим отцом Павлом I на «гатчинских» порядках, с нескрываемой иронией писал начальнику штаба Гвардейского корпуса генералу Н. М. Сипягину: «Я более двадцати лет служу и могу правду сказать: даже во время покойного государя был из первых офицеров во фронте, а ныне так перемудрили, что и не найдешься… Я таких теперь мыслей о гвардии, что ее столько учат и даже за десять дней приготовляют приказами, как проходить колоннами, что вели гвардии стать на руки ногами вверх, а головами вниз и маршировать, так промаршируют; и не мудрено: как не научиться всему – есть у нас в числе главнокомандующих танцмейстеры, фехтмейстеры»
[224].
