Сам Эртель в своей автобиографической записке сообщал, что был послан в Киев «1-е) для следствия о корчемниках, убивших трех и ранивших шесть человек; 2-е) для открытия масонской ложи с членами; 3-е) для отыскания азартных игроков»
[274]. Действия Эртеля по наведению порядка в городе, по прекращению «криминального разврата», были активными и успешными.
Искореняя кормчество, Эртель привлек к наблюдению за корчемниками платных агентов – нижних чинов из 3-го и 4-го пехотных корпусов. Вскоре это принесло результаты. По делу о корчемстве было арестовано около 100 человек: в основном солдат и мещан. Под суд попали 11 офицеров – начальников военных подразделений, чьи солдаты активно занимались кормчеством.
В Петербург Эртель регулярно присылал списки «подозреваемых в азартных картежных играх, которые здесь в Киеве живут только временно, а по большей части по большим ярмонкам во всей разъезжают России». Среди «подозреваемых» оказался, кстати, и родной брат киевского полицмейстера Дурова. По ходу следствия о картежниках было решено от лиц, «в списке поименованных… отобрать… подписки, коими обязать их иметь постоянно и безотлучно свое пребывание в местах, какие себе изберут, и что ни в какие игры играть не будут, затем, поручив их надзору местных полиций, отнять у них право выезжать по чьему бы то ни было поручительству».
Наибольший интерес Эртеля вызвала слежка за масонами. Основываясь на тайных розысках, генерал выяснил, что «коль скоро воспоследовал указ 1822 года августа 1-го о закрытии тайных обществ, тотчас киевские ложи прекратили свое существование», однако от закрытых лож «можно сказать, пошли другие отрасли масонов». Секретная деятельность масонов, согласно собранным Эртелем сведениям, заключалась в том, что они магнетизировали друг друга, давали друг другу деньги в долг, ели на масленицу 1824 года «масонские блины», а за год до этого собирались «каждое воскресенье по полудни в пять часов» и гуляли во фруктовом саду «до поздней ночи».
Конечно же, деятельность киевских масонов никакой опасности для государства не представляла. Однако Эртель всеми силами стремился доказать, что на самом деле они занимаются «подстреканием революции». Руководил же этими «подстрекателями», по мнению генерал-полицмейстера, корпусный командир генерал Раевский: «Отставной из артиллерии генерал-майор Бегичев тотчас по уничтожении масонов прибег к отрасли масонского заговора, то есть… открыл магнетизм, которому последовал и г. генерал Раевский со всем усердием, даже многих особ в Киеве сам магнетизировал», – сообщал он в марте 1824 года в Могилев, в штаб 1-й армии.
Ведя полицейскую и разведывательную деятельность, регулярно докладывая о ней в штаб 1-й армии и лично императору, Эртель постоянно выносил, так сказать, «частные определения» в адрес местных – военных и гражданских – властей. «Военная полиция не имеет никаких чиновников, а на тамошнюю гражданскую полицию нельзя положиться, чтобы ожидать желаемого успеха»; «происшествия (связанные с кормчеством. – О.К.)… суть следы послабления местного гражданского начальства»; «обыватели, не имея примеров наказаннности, полагали простительным, а воинские чины, видя частое их упражнение и будучи ими же подучаемы, не вменяли себе в преступление кормчество. Но отлучка их по ночам на 5 верст за город означает слабость употребленного за ними надзора ближайших начальников», – резюмировал генерал-полицмейстер. Соглашаясь с мнением Эртеля о ненадежности киевских властей и полиции, армейское начальство командировало в его распоряжение целый штат следователей и полицейских
[275].
Расследование Эртеля закончилось для Раевского в ноябре 1824 года увольнением в отпуск «для поправления здоровья» – но всем было понятно, что к обязанностям корпусного командира он больше не вернется. «Известно, что государь Александр Павлович, не жалуя Раевского, отнял у него командование корпусом, высказав, что не приходится корпусному командиру знакомиться с магнетизмом»
[276], – констатировал хорошо знавший генерала Матвей Муравьев-Апостол. Вскоре на место скомпрометировавшего себя гипнотизера был назначен Алексей Щербатов.
Исследователей, изучающих деятельность генерал-полицмейстера, ставит в тупик простой вопрос. Как могло случиться, что он, полицейский с огромным опытом, ловя картежников, поляков и масонов, не сумел разглядеть у себя под носом военный заговор с цареубийственными намерениями? У Эртеля в 1825 году был неплохой шанс вмешаться в ход истории, предотвратить и Сенатскую площадь, и восстание Черниговского полка. Однако факт остается фактом: ни в одном известном на сегодняшний день донесении генерал-полицмейстера фамилия Сергея Муравьева-Апостола не упоминается. А следствие о «тайном обществе» так и ограничилось поисками масонов и магнетизеров.
О причинах этой роковой ошибки можно только гадать. Но гадать следует в совершенно определенном направлении.
* * *
Приезд Эртеля и отставка Раевского не смогли заставить Сергея Муравьева-Апостола стать осторожнее. И он сам, и его сподвижники по-прежнему часто бывали в Киеве и вели там громкие и опасные разговоры – гласно, открыто и, в общем, никого не опасаясь. Почти открыто Васильковская управа проводила переговоры с Польским патриотическим обществом.
Когда Эртель появился в Киеве, под его подозрение сразу же попали люди, входившие в ближайшее окружение Муравьева-Апостола. Руководитель Васильковской управы тесно общался с «подозрительным» поляком, масоном и магнетизером графом Александром Хоткевичем – и именно от него южные заговорщики узнали о существовании Польского патриотического общества.
Активная слежка была установлена и за другим поляком и масоном, киевским губернским предводителем дворянства (маршалом) Густавом Олизаром – близким другом Сергея Муравьева, известным своими вольнолюбивыми взглядами. Олизар был весьма близок к семейству генерала Раевского, в 1823 году сватался к его дочери Марии, но получил отказ – по «национальным» соображениям. Отказ этот Олизар переживал весьма болезненно, и Муравьев был одним из «утешителей» поляка.
Когда весной 1824 года Олизар поехал в столицу, Толь извещал начальника Главного штаба Дибича: «Легко быть может, что цель поездок графа Олизара есть та, чтоб посредством тайных связей или членов своих… выведать о последствиях поездки генерала Эртеля и стараться отвращать меры, которые против сего принимаемы будут». Следить за Олизаром следовало прежде всего для выявления круга его общения – как в Киеве, так и в Петербурге. Толь оказался прав: Олизар рассказал о приезде Эртеля всем своим столичным знакомым. В столице он пробыл около месяца, после чего был выслан обратно в Киев без объяснения причин.
В списке масонов, пересланном Эртелем в Петербург, оказались два бывших адъютанта Раевского, участники Союза благоденствия Алексей Капнист и Петр Муханов. Капнист был близким родственником Муравьева, а Муханов – его светским приятелем. Кроме того, в списки Эртеля попал руководитель Кишиневской управы заговорщиков Михаил Орлов. Сам Муравьев-Апостол, бывший семеновец, регулярно входил в списки «подозрительных» офицеров 1-й армии; за ним предписывалось иметь особый бдительный надзор
[277].
