Унтер-офицер 5-й мушкетерской роты Спиридон Пучков, тоже, кстати, любимец Муравьева, «в сердцах» тяжело ранил денщика подпоручика Войниловича, и эпизод этот наверняка сыграл не последнюю роль в окончательном решении Войниловича «отстать» от полка
[449].
После того как «в шести шинках была выпита водка», многие из солдат просто потеряли контроль над собственными действиями. По свидетельству Руликовского, восставшие «напали на хату крестьянина, хорошего хозяина, и, войдя в хату, нашли там только что умершего старика Зинченка, который окончил свою жизнь, имея более ста лет. По деревенскому обычаю, покойник лежал на скамье, одетый в белую рубашку и покрытый новым полотенцем. Солдаты спьяна издевались над телом старика, – а был он малого роста и сухопарый. Всю его одежду забрали, да еще, схвативши мертвое тело, тащили его танцевать»
[450].
Естественными спутниками пьянства стали грабежи. Грабежам подвергались прежде всего местные евреи: ведомости об «убытках» Ковалеву и Панкову подали мещане Гершка Козыр, Хайом Ровенский, Иошка Ратманнский, Аврум Витянский, Дувид Бейлис, Аврум Лейба Мазур, Хаим Менис, Овсей Гершка, Гдаль Сайзберг, Аврум Лейба Эппельбойм, Янкель Смоляр, Мошка Вильский, Зельман Герзон, Дудя Кимельфельд, Рувин Шутин, Гершка Троцкий, Аврум Белопольский и многие другие. Еврей же Абель Солодов, подавая список убытков, присовокупил к нему: «Содрано с жидовки половину наушниц с жемчугом и золотом» на 40 рублей ассигнациями
[451].
Однако грабежу подвергались не только питейные дома, не только евреи-арендаторы, но и обыкновенные крестьяне, те, кого, по революционной логике вещей, восставшие солдаты призваны были защищать. У «вдовы Дорошихи», например, украли «кожух старый», оцененный в четыре рубля ассигнациями, на такую же сумму понес убытков житель Василькова Степан Терновой. Солдаты Юрий Ян, Исай Жилкин и Михаил Степанов обвинялись в том, что «в селе Мотовиловке отбили у крестьянина камору и забрали вещей на 21 рубль». Некоторые из этих вещей потом были найдены у них после усмирения восстания, а некоторые оказались «на дворе под артельными повозками спрятанные». В списках «заграбленных» вещей – бесконечные сапоги, шапки, платки, холст, скатерти, юбки, рубахи, наволочки, чулки, иконы. Ведомости об убытках подали крестьяне Савва Зинченко, Ефим Костенко, Степан Тищенко, Иван Кузьменко, Осип Сулименко, Павел Нестеренко и др.
Иосиф Руликовский утверждает, что грабежом мелких хозяйственных вещей черниговские солдаты не ограничивались. Он приводит в своих «Записках» факты разбоя, избиений, изнасилований. Так, например, некий местный житель, «ехавший верхом из Киева», встретился с полком на подступах к Василькову. «Любопытствуя узнать, что за войско так быстро марширует к Василькову, не то ли, что изрубило полковника (Гебеля. – О.К.)… он решился расспросить об этом в присутствии пьяных солдат, которые не спеша тянулись за батальоном. Те, возмущенные этими расспросами, отозвались: “и тебя так изрубим”, и, схватив его за баки, сильно отлупили его палками».
«Какая-то пани в пароконных санях с кучером ехала в Киев на контракты. По пути увидела она издалека войско. Не зная хорошо местности, она против Большой Салтановки свернула вправо, к так называемому Бибикову Яру, чтобы там спрятаться, и застряла в снежном сугробе. Роты, проходившие под командой офицеров, прошли мимо, ее не трогая, но мародеры, что следовали за ротами, увидели ее, напали, сделали ей немало неприятностей и забрали деньги».
«Вдруг вбежала в испуге жившая далеко на фольварке жена эконома с ребенком на руках. Спасаясь от солдатской настойчивости и защищая себя ребенком, она получила легкую рану тесаком». «Когда во время следствия солдаты сами признались, что две еврейки были принуждены уступить их насилию, тогда через нижний суд требовали подтверждения этого от потерпевших. Но евреи не признались, что это так было, потому что их закон требует, чтобы в таких случаях мужья давали развод своим женам».
«Полк вошел в Срединную Слободу и разбежался по селу в поисках живности. Большая часть полка напала на корчму и, не найдя шинкаря, уничтожила все, что там оставалось, так как по приказу белоцерковской экономии всюду из корчем водку вывезли и спрятали»
[452].
Несмотря на тщательное расследование, установить всех виновников грабежей и разбоев так и не удалось. Жители не могли на следствии подробно описать тех, кто нападал на них, «по той причине, что некоторые поудалялись в то время из домов, а некоторые, хотя и были в домах, но оных, как набегавших… по десяти и двадцати человек вдруг с заряженными ружьями и примкнутыми штыками при угрожении стрелять и колоть, от испугу заметить не могли»
[453].
Уважения солдат к командирам больше не было. Нижние чины «силой забирали все, что было приготовлено для офицеров и унтер-офицеров, приговаривая: “Офицер не умрет с голоду, а где поживиться без денег бедному солдату!”».
Только через два часа после приказа о выступлении из Мотовиловки с большим трудом удалось построить мятежные роты. «Муравьев, собравши унтер-офицеров, приказал им расстановиться, но сии отказались, говоря при том, к чему сия цель будет служить, ибо они в своих пределах никакой опасности не предвидят», – докладывал начальству васильковский поветовой стряпчий
[454].
* * *
«Хотел этого Муравьев или нет, но восстание, на которое он шел, помимо воли его руководителей начинало перерастать именно в ту форму, которой декабристы боялись: оно апеллировало к активной форме сочувствия народа, иначе теряло смысл», – утверждала М. В. Нечкина
[455].
Исследовательница была права: заговорщики могли избежать разгрома лишь в том случае, если бы они сознательно решились возглавить народный бунт. Реализовать этот вариант Сергею Муравьеву-Апостолу было нетрудно.
Так, свидетель событий, военный историк А. И. Михайловский-Данилевский утверждал: в Белой Церкви, имении графини Браницкой, Муравьева «ожидали, чтобы с ним соединиться», «четыре тысячи человек, недовольных своим положением. Это были большею частью старинные малороссийские казаки, которых Браницкая укрепила за собою несправедливым образом».
Горбачевский подтверждал его слова: «Объезжая караулы, Муравьев был окружен народом, возвращающимся из церкви. Добрые крестьяне радостно приветствовали его с новым годом, желали ему счастья, повторяли беспрестанно:
