Пестель представил свой заговор исключительно как идеологическое движение – таким он остался и на страницах его следственного дела, и в составленном по итогам следствия «Донесении Следственной комиссии», и в позднейшей историографии.
Придерживаясь этой своей схемы, Пестель опять же пошел до конца. Так же безоглядно, как раньше он участвовал в армейской коррупции и штабных интригах, он назвал все известные ему фамилии участников тайных обществ. И – с точки зрения морали – Пестель снова проиграл, заслужив у многих своих товарищей по заговору репутацию предателя. Обобщая устные рассказы многих заговорщиков, сын декабриста Ивана Якушкина Евгений писал: «В следственной комиссии он (Пестель. – О.К.) указал прямо на всех участвовавших в обществе, и ежели повесили только пять человек, а не 500, то в этом нисколько не виноват Пестель: со своей стороны он сделал все, что мог».
Можно понять императора Николая I, согласившегося с предложенной схемой. Ему вовсе не нужно было показывать всему миру, что российская армия коррумпирована, плохо управляема, заражена революционным духом. И что о заговоре знали и заговорщикам сочувствовали высшие армейские начальники: начальник штаба 2-й армии генерал Киселев, корпусный командир генерал Рудзевич, знаменитый герой 1812 года, главнокомандующий 2-й армией генерал Витгенштейн. Гораздо удобнее было представить декабристов как юнцов, начитавшихся западных либеральных книг и не имеющих поддержки в армии.
Сложнее понять, зачем самому Пестелю понадобилось так рисковать своей исторической репутацией. Возможно, он надеялся на сравнительно легкий приговор – и на возможность в той или иной мере продолжить дело своей жизни. Может быть, он предвидел, что если следствие начнет распутывать заговор во 2-й армии, то круг привлеченных к следствию и – в итоге – осужденных окажется гораздо большим. Вырастет и число тяжелых приговоров: все же, согласно его собственным замечаниям на следствии, «подлинно большая разница между понятием о необходимости поступка и решимостью оный совершить», «от намерения до исполнения весьма далеко», «слово и дело не одно и то же».
Схема, предложенная Пестелем, была следствием дополнена лишь одним пунктом: за возможность скрыть свой «заговор в заговоре» Пестель должен был заплатить жизнью. Южный руководитель, как следует из его показаний, понял условие игры где-то в середине следствия – и принял его. Правда, смириться с этой мыслью Пестелю, молодому, полному сил и энергии офицеру, было непросто. «Если я умру, все кончено, и один лишь Господь будет знать, что я не был таким, каким меня, быть может, представили», – писал он в частном письме следователю Чернышеву. Фразу эту он потом дословно повторит в одном из своих показаний
[471].
* * *
19 января в Петропавловскую крепость был заключен Бестужев-Рюмин.
Тактика, которую первоначально приняло следствие по отношению к нему, была тактикой запугивания. По мемуарному свидетельству Андрея Розена, на одном из начальных допросов в Зимнем дворце следователь Василий Левашов угрожал заговорщику: «Вы знаете, императору достаточно сказать одно слово, и вы прикажете долго жить». Однако вскоре выяснилось, что пугать его – занятие бесперспективное.
Ни разу во время следствия Бестужев-Рюмин не попросил ни о прощении, ни о снисхождении к себе. Если в первые дни следствия он находился в состоянии нравственного смятения, вызванного разгромом мятежа, то уже к середине января 1826 года он из этого состояния вышел. У него появилась своя линия поведения, которой он придерживался до самого конца следствия.
Бестужев-Рюмин пытался вести со следствием сложную и опасную игру, в общем похожую на ту, которую вел Пестель. Игра эта представляла собой попытку договориться с властью, показать ей, что идея насильственных реформ возникла не на пустом месте, доказать хотя бы частичную справедливость идей тайного общества, даже дать власти некоторые полезные советы. Более того, понимая свою значимость в делах тайного общества, в начале следствия Бестужев-Рюмин попытался договориться напрямую с императором.
Еще в Могилеве, на одном из первых допросов, он просил позволения «написать государю». Вскоре по приезде в Петербург, 24 января, он был допрошен императором.
Как следует из письма, которое Бестужев написал Николаю I через два дня после этого свидания, заговорщик хотел рассказать монарху «все о положении вещей, об организации выступления, о разных мнениях общества, о средствах, которые оно имело в руках». «В мой план входило также говорить с Вами о Польше, Малороссии, Курляндии, Финляндии. Существенно, чтобы все то, что я знаю об этом, знали бы и Вы», – объяснял Бестужев-Рюмин императору.
Из того же письма явствует, что Николай I не оправдал надежд арестованного мятежника: его совершенно не интересовало мнение подпоручика «о положении вещей», ему нужны были лишь фамилии участников тайных организаций. Верный тактике запугивания, император кричал на него, был «строг». Разговор с царем привел Бестужева-Рюмина «в состояние упадка духа».
В письме Бестужев просил Николая «даровать» ему еще одну встречу – потому что «есть много вещей, которые никогда не смогут войти в допрос; чего я не могу открыть вашим генералам, о том бы я сообщил очень подробно Вашему величеству».
Однако второй аудиенции у царя Бестужев-Рюмин не получил, и был вынужден договариваться с «генералами». В показании от 4 февраля он писал: «Можно подавить общее недовольство самыми простыми средствами.
Если строго потребовать от губернаторов, чтобы они следили за тем, чтобы помещичьи крестьяне не были так угнетаемы, как сейчас; если бы по судебной части приняли меры, подобно мерам великого князя Константина; если бы убавили несколько лет солдатской службы и потребовали бы от командиров, чтобы они более гуманно обращались с солдатами и были бы более вежливы по отношению к офицерам; если бы к этому император опубликовал манифест, в котором он обещал бы привлекать к ответственности за злоупотребления в управлении, я глубоко убежден, что народ оценил бы более эти благодеяния, чем политические преобразования. Тогда тайные общества перестали бы существовать за отсутствием движущих рычагов, а император стал бы кумиром России».
Но для того, чтобы эти и подобные им идеи были восприняты адекватно, Бестужеву необходимо было доказать свою готовность сотрудничать со следствием. Поэтому его показания наполнены развернутым изложением замыслов заговорщиков, весьма подробно он пишет о взаимоотношениях с Польским патриотическим обществом. Не менее детально он рассказывает о революционных планах Васильковской управы, о цареубийственных приготовлениях Пестеля, Артамона Муравьева, Василия Давыдова и многих других участников Южного общества. Кроме того, логика этой игры вела и к «называнию фамилий» известных ему участников заговора.
