По словам прапорщика, «разжалованный из офицеров Грохольский объявил ему… именем Муравьева, чтобы он немедленно следовал со 2-ой ротою в Большую Салтановку, а оттуда в Мотовиловку» – догонять мятежные роты.
«Объявление» Грохольского оказалось весьма убедительным: хотя рота эта не принадлежала к батальону Муравьева, и его «имя» для Быстрицкого значило мало, подпоручик, не раздумывая, повел солдат к восставшим и благополучно сдал роту Соловьеву. Впоследствии за свой поступок Андрей Быстрицкий заплатил тринадцатью годами каторжных работ.
На этом участие Грохольского в бунте не закончилось. Следствие установило, что во время похода черниговцев он участвовал в освобождении арестантов с васильковской гауптвахты, сам «командовал ротою», «был в карауле за офицера и им же, Муравьевым, и сообщниками употребляем был в разные посылки с поручениями».
Однако активным Грохольский оставался недолго. Пыл его охладила дневка полка в селении Мотовиловка 1 января 1826 года, самый трагический период в восстании на юге. Дисциплина ослабла, нижние чины, почувствовав «вольность», занялись грабежом; начались повальное пьянство и дезертирство. Муравьев потерял контроль над полком; его попросту перестали слушаться.
Хотя рядовому Грохольскому о состоянии дел в полку предпочитали не сообщать, он, бывший боевой офицер, прекрасно все понял. И, судя по материалам следствия, еще с вечера 31 декабря начал просить Муравьева позволить ему «возвратиться в Васильков».
Однако согласия на это лидера мятежа Грохольский не получил ни 31 декабря, ни в последующие дни мятежа. Офицеры дезертировали из полка вместе с солдатами, силы восставших таяли, и мятежными ротами просто некому было командовать. Видимо, на Грохольского возлагались большие надежды – его решили оставить в полку во что бы то ни стало.
«Для сильнейшего удержания» Грохольского в ход был пущен обыкновенный обман. Поручик Щепилло предъявил ему два письма. Одно из них было от «артиллерийского офицера по фамилии Горбачевского», авторами второго были названы солдаты Пензенского пехотного полка. В письмах «между прочим было написано, что они людей уже не приготовляют, но удерживают».
Письма эти были старые, скорее всего, времен Лещинского лагеря: в дни восстания Муравьев так и не смог наладить связей ни с Горбачевским, ни с пензенцами. Очевидно, Грохольский заподозрил подлог, и тогда на него решили воздействовать другим, более действенным способом.
«1-го числа генваря в Мотовиловке, – показывал он на следствии, – получив в подарок от Бестужева серебряные вещи, ныне в комиссии находящиеся, я хотел было отвезти оные сам в Васильков к находящейся у меня на содержании вдове Ксении Громыковой; но Бестужев, удержав меня от сей поездки, приказал написать ей письмо и, показывая на бывшего тут… помещика, сказал: “Вот этот господин доставит оное: на него можно надеяться”». Комиссия установила, что бестужевский «подарок» Грохольскому состоял из «семи ложек, ножей и вилок шести пар и чайного ситечка»
[491]. Лояльность Грохольского стоила, в общем, не так уж и дорого.
Владелец Мотовиловки Иосиф Руликовский, который, собственно, и должен был передать возлюбленной Грохольского серебряные вещи и письмо, вспоминал позднее: «Я немедленно переслал это серебро при верном содействии моего служащего Ордовского и отдал по адресу указанной офицерше». Однако память на этот раз подвела Руликовского, в остальном довольно точного мемуариста: ни письма, ни серебряных вещей Ксения Громыкова так и не получила. Найденные в архиве материалы позволяют установить, что поручение, данное ему Бестужевым, владелец Мотовиловки не выполнил. В последнюю минуту помещик испугался ответственности и отдал вещи и письмо васильковскому городничему «для поступления с оным по усмотрению». Городничий же в суете первых после восстания дней и недель о злополучном «подарке» просто забыл.
Однако Грохольский был уверен, что его весточка дошла по назначению. Благодарный Муравьеву и Бестужеву-Рюмину, он оставался с ними до конца – «до самого забратия гусарами». На поле боя, увидев, что полк погиб, он пытался бежать – но вскоре был пойман и отправлен в кандалах в Белую Церковь, куда были доставлены все мятежные нижние чины
[492].
На допросах Грохольский оказался необыкновенно стоек, прекрасно понимая, чем могут ему грозить его дружеские связи с Муравьевым. Он настаивал, что действовал в мятеже, лишь подчиняясь приказу, и до апреля 1826 года, «невзирая на явные улики, и сделанные ему при неоднократных допросах и перепросах убеждения… не изъявлял чистосердечного признания, а напротив того, с явным упорством отрицал все то, что на него было доказываемо». Сергей Муравьев-Апостол старался вообще не упоминать на следствии фамилию Грохольского, а Бестужев-Рюмин хотел доказать, что разжалованные в обществе никогда не состояли.
К сожалению, подлинное следственное дело Грохольского, как и весь комплекс следственных дел офицеров и солдат Черниговского полка, пока обнаружить не удалось. Однако большинство косвенных свидетельств говорят о том, что участие Грохольского в заговоре, его значительную роль в восстании в первые три месяца допросов следователи доказать не смогли. И к концу марта 1826 года Грохольский не без основания мог надеяться, что его дело вообще может кончиться простым переводом в другой полк.
К этому времени основные следственные действия в отношении мятежных солдат уже были закончены, был облегчен и режим содержания арестантов: секретный агент правительства доносил впоследствии, что «якобы Громыкова по письму Грохольского сожгла какие-то бумаги»
[493]. По свидетельству Ивана Горбачевского, Громыкова даже получила доступ в тюрьму, и «каждый день по несколько часов проводила… с злополучным женихом своим»
[494].
Однако в первых числах апреля положение рядового Грохольского резко ухудшилось: городничий Василькова вдруг вспомнил о хранившихся у него серебряных приборах и письме и передал их генерал-майору Антропову, председателю следственной комиссии. Вещи эти были предъявлены Грохольскому 8 апреля 1826 года – и в этот момент все его надежды на благоприятный исход событий неминуемо должны были рухнуть. От дружеских отношений с Муравьевым и Бестужевым было уже не отпереться. В знании же целей похода черниговцев рядового уличала фраза, написанная им собственноручно: «Дела наши идут очень, очень хорошо». Кроме того, следствие заинтересовалось и личностью Ксении Громыковой – и это окончательно сломило Грохольского.
8 апреля его подвергают новому допросу. Согласно рапорту Следственной комиссии в штаб 1-й армии на этом допросе, он «не видя уже средств продолжать далее свое упорство, – учинил сознание в участии его в злоумышленном обществе и, открывая тайные намерения оного, наименовал всех тех лиц, общество сие составлявших, кои ему были известны». Протокол этого допроса весьма красноречив: Грохольский называет не только известных ему членов заговора, но и просто знакомых Сергея Муравьева-Апостола, подробно повествует о целях и ходе восстания черниговцев. Своими показаниями рядовой уничтожил для себя всякую надежду на спасение.
