5 августа 1826 года приговор по делу о мятежных солдатах был конфирмирован командующим армией. Приговор гласил: «Рядовых… Дмитрия Грохольского и Игнатия Ракузу, разжалованных напредь сего за преступление из офицеров с лишением дворянского достоинства, кои еще прежде возмущения были известны о тайном обществе злоумышленников и о злодейской их цели, о коих не только не объявили начальству, но по возможности оказывали к тому содействие» прогнать шпицрутенами «чрез тысячу человек по четыре раза» и «отправить как порочных на службу в Кавказский отдельный корпус». Подаренные же «подпоручиком Бестужевым-Рюминым рядовому Грохольскому серебряные ложки, вилки, ножи и ситечко, хранящиеся ныне в киевской казенной палате, продав с публичного торгу, вырученные за оные деньги обратить по принадлежности»
[495].
Горбачевский вспоминает: «Сии приговоры приведены были в исполнение в Белой Церкви генерал-майором Вреде. Тамбовский и Саратовский полки назначены были к экзекуции. Человеколюбие генерал-майора Вреде заслуживает особой похвалы. Он просил солдат щадить своих товарищей, говоря, что их поступок есть следствие заблуждения, а не злого умысла. Его просьбы не остались тщетными: все нижние чины были наказываемы весьма легко. Но в числе сих несчастных находились и разжалованные прежде из офицеров Грохольский и Ракуза… Незадолго до экзекуции пронесся слух, что Грохольский и Ракуза лишены офицерского звания за восстание Черниговского полка и, не взирая на сие, приговорены судом к телесному наказанию. Мщение и негодование возродилось в сердцах солдат; они радовались случаю отомстить своими руками за притеснения и несправедливости, испытанные более или менее каждым из них от дворян. Не разбирая, на кого падет их мщение, они ожидали минуты с нетерпением; ни просьбы генерала Вреде, ни его угрозы, ни просьбы офицеров – ничто не могло остановить ярости бешеных солдат; удары сыпались градом; они не били сих несчастных, но рвали кусками мясо с каким-то наслаждением; Грохольского и Ракузу вынесли из линии почти мертвыми».
Скорее всего, Грохольский и Ракуза действительно погибли во время экзекуции: об их дальнейших судьбах нет никаких следов в архивах, ничего не знают о них и многочисленные мемуаристы. В списках же отправленных на Кавказ солдат-черниговцев эти фамилии отсутствуют.
Трагически сложилась и судьба Ксении Громыковой. Согласно Горбачевскому она присутствовала на экзекуции, несмотря на уговоры родных уехать из Белой Церкви. «Вид ее жениха, терзаемого бесчеловечными палачами, его невольные стоны смутили ее рассудок: в беспамятстве бросилась она на солдат, хотевши исторгнуть из их рук несчастного страдальца; ее остановили от сего бесполезного предприятия и отнесли домой. Сильная нервическая горячка была следствием сего последнего свидания. Во все продолжение краткой своей болезни она слышала стон своего друга, видела кровь его и старалась остановить свирепых его мучителей: искусство врачей было бесполезно, – и в тот же самый вечер смерть прекратила ее страдания»
[496].
* * *
Жизни Дмитрия Грохольского и Ксении Громыковой оставили едва заметный след в исторических документах. В отличие от лидеров заговора Грохольский и его возлюбленная не творили и не пытались творить историю, они просто попали под ее безжалостное колесо.
Однако лицо декабризма определяют не только лидеры тайных обществ. В обоих восстаниях зимы 1825–1826 годов велика роль рядовых участников событий, тех, о ком почти никогда не пишут книг и статей. Невнимание к биографиям этих людей несправедливо. Судьбы их, безусловно, достойны изучения, ибо результаты этой работы способны существенно обогатить наши представления о 20-х годах XIX века.
Борьба за свободу, за равенство, за человеческие права уживалась в членах тайных обществ с беспощадностью к конкретной человеческой личности, с ложью, подкупом и предательством – жертвами этой второй стороны декабризма и стали Грохольский и Громыкова. Не учитывая все это, не анализируя тщательно подобные судьбы, мы не сможем понять генетическую связь событий того времени с позднейшими трагическими периодами российской истории.
