Так же, как я сегодня прикидываю, какого поведения ожидает от меня госпожа профессор Фритцш.
Я всегда давал человеку практическое задание. Велел привести подозреваемого в комнату допросов и говорил претенденту: «Этот человек – иногда это могла быть и женщина – что-то от нас скрывает. Выясните, что именно». И не давал больше никаких указаний и подсказок. Садился, скрестив руки на груди, и ждал.
Поначалу все пробовали разговорить подозреваемого. Угрозами или обещаниями. Безрезультатно, разумеется. После этого большинство начинало кричать, и для меня это всегда было отрицательным сигналом. Сввою работу надо делать без лишнего волнения. Столяр ведь не кричит на доску, а берёт в руки рубанок. Только если человек сохранял спокойствие, я рассматривал его кандидатуру.
Первый удар говорит о дознавателе очень много. О нём не надо предупреждать, он должен грянуть как гром среди ясного неба. Без всякой логики. Один сказал привязанному мужчине: «Сейчас мы сделаем перерыв, чтобы ты мог поразмыслить, не лучше ли тебе всё же заговорить». И после этого ударил. Кулаком в лицо. Он стал одним из лучших моих людей.
Если становилось очевидно, что теперь потребуются физические средства, некоторые испытуемые затормаживались. Когда после этого они всё-таки преодолевали внутренний порог, по их осанке всё равно было видно, что им не по себе. Эти люди не годились мне в сотрудники. Конторский материал.
Другие продолжали бить и пинать, когда допрашиваемый был уже без сознания. Они, наверное, думали, что смогут произвести на меня впечатление своим мучительством. Но я искал не любителей, а людей, способных выполнять профессиональную работу.
Завтра у меня будет собеседование по соисканию на должность совершенно обыкновенного маленького мальчика.
Траляля.
190
Думаю, я всё сделал правильно. Хотя на сей раз, в отличие от теста в больнице, у меня не было никакой информации о том, чего от меня ждут.
Госпожу профессора я даже в глаза не увидел. Меня привели в просторную игровую комнату, полную разных кукол, машинок, книжек с картинками. Была даже небольшая песочница с ведёрками и лопатками. Поначалу я всячески противился тому, чтобы меня оставили там одного. Предполагаю, что все дети моего возраста так и реагировали бы на незнакомую обстановку. Я водрузил на себя испуганное личико и вцепился в ноги Хелене.
В конце концов какая-то игрушечная улыбающаяся обезьянка сподвигла меня к тому, чтобы я принялся за игру. Это ведь и было тем занятием, за которым хотели меня наблюдать, делая из этого свои выводы.
Хелене тихонько выкралась из комнаты и прикрыла за собой дверь.
Зеркальное стекло, через которое они за мной наблюдали, было как большое окно. Я никогда не возлагал надежд на такую систему. Скрытая слежка имеет смысл лишь с теми заключёнными, которых можно заставить говорить и другими средствами.
Обезьянку я вскоре отложил и принялся за деревянный паровозик. Стал его возить по рельсам туда-сюда, рыча «Брумм! Брумм!» Возможно, они за тем зеркалом, прозрачным с их стороны, с недоумением переглядывались, чему это я так смеюсь. А я вспомнил Лукаса, который издавал те же звуки, когда я уже стоял над ним с ножом в руке и только ждал, когда он выпрямится.
Паровозики не делают никакого «Брумм»!
Потом я потянул за шнур марионеточного Ппетрушку и заставил его плясать. Тот Петрушка, что был над моей кроваткой, нравился мне больше. Даже когда шнурок порвался.
В книжке с картинками были нарисованы животные, и я сказал: «Му-у!» Мне хотелось доставить Хелене радость.
Под конец я попытался в песочнице делать куличики. Они у меня не получались, оттого что песок был сухой. Я сделал из-за этого несчастный вид. Потом спустил штаны, приспустил памперс и пописал в песок. После этого сырой песок вдавил в формочку – и куличик получился. Я даже сделал вид, что ем его. Повернувшись спиной к зеркальному стеклу. Полагаю, они получили достаточно материала для психологического толкования.
Как я и ожидал, вскоре после этого появилась Хелене, взяла меня на руки и унесла в соседнюю комнату поменять мне памперс. Из того, что назад в игровую комнату меня уже не повели, я заключаю, что госпожа профессор удовлетворилась тем, что увидела.
Интересно, к каким выводам она придёт.
191
Я высокоодарённый ребёнок, хотя внимание у меня ещё очень неровное. Несмотря на непривычно развитую для моего возраста способность к постижению взаимосвязей, не стоит исходить из того, что атака в яслях была спланирована, а её последствия ожидаемы. Повторения инцидента с моей стороны бояться не нужно.
Она именно так и написала. Я набросился с ножом на другого ребёнка и попытался его убить. А госпожа профессор называет это инцидентом. Я достойно много мило улыбался. Выбрал себе яблоко, а не рейнский гульден.
Они столько раз зачитывали друг другу вслух это заключение, что я запомнил его слово в слово. О том, что Лукас смыл в унитаз моё предыдущее существование, там ничего не говорилось. Никто не заметил этой взаимосвязи. Так-то оно и лучше.
В одном пункте это заключение верно: повторения бояться не надо. Второй раз такого не случится, чтобы я настолько потерял над собой контроль.
Майя немного разочарована. Она-то надеялась на драматический диагноз. На научную сенсацию, от которой и ей перепала бы щепотка блеска.
Федерико уже снова шутит. «Похоже, у мальчика в жилах течёт итальянская кровь, – говорит он. – Ничем другим такой темперамент не объяснить».
То был не темперамент. То была ненависть.
Для Хелене и Арно в этом заключении важно только одно слово: высокоодарённый. Если это объясняет моё поведение, то они готовы впредь спускать мне с рук всё. «Нам следует поощрять его гораздо больше», – говорит Хелене. Она хочет уволиться со своей работы и целиком посвятить себя мне. Из яслей она меня забрала.
Это меня отнюдь не радует. Это будет означать ещё больше неприятного контроля. Но с другой стороны есть много возможностей направлять Хелене в нужное мне русло. Это мне неплохо удавалось ещё до рождения. Не знаю пока, как я это устрою, но она должна помочь мне как можно больше выяснить про Андерсена.
Про меня.
Ещё я должен позаботиться о том, чтобы она поскорее купила мне скрипку. Когда я потом впервые сыграю «Швабский танец», она будет страшно горда и припишет мой прогресс своим педагогическим усилиям.
Я намерен добиваться разнообразного прогресса.
IV
192
Собственно, я хотел лишь навести порядок, перебрать и по-новому разложить бумаги в письменном столе. Надо же чем-то себя занять. Мне плохо, когда я каждый вечер просто сижу и тупо размышляю. Ведь ответов я всё равно не нахожу.
Мне плохо быть одному.
В синей папке, где я храню всякие инструкции и бумаги и куда редко заглядываю, оказался и этот дневник с китчевыми птичками на обложке. Я тогда писал его для Йонаса. Через шесть лет он должен был получить его, в свои восемнадцать. Я тогда воображал себе, как мы вместе будем его листать. Какие-то записи настроили бы нас на меланхолический лад, так я себе думал, – например, когда я писал что-нибудь о маме. Над чем-то другим мы бы повеселились.
