Едва ли у Рериха восточное возможно без западного – и наоборот, причем сравнению подвергаются примитивные народы Востока и Запада: «В 1921 году, когда я знакомился с индейскими пуэбло Новой Мексики и Аризоны, у меня неоднократно вырывались восклицания: ”Но ведь это же настоящие монголы”. По строению лиц, по некоторым подробностям одеяния, наконец, по посадке на коне и по характеру некоторых песен, все относило мое воображение за берега океана. Теперь же, когда мы изучали монголов внешней и внутренней Монголии, я невольно вспомнил об индейских пуэбло. Что-то несказуемое, основное, помимо всяких внешних теорий, связывает эти народы»
[224]. Коренное азиатское население вынуждено было мигрировать в более благоприятные для проживания регионы, и их внешние черты прослеживаются в современных европейцах: «…Откуда, куда и как двигались гонимые ледниками и суровыми моренами прародители готов? Нет ли в застывшем обиходе северян-тибетцев древних черт их ушедших собратий? Удивительно… тот, черный и мрачный, с орлиным носом, разве он не палач Филиппа Второго?»
[225].
Восточный национализм Н. К. Рериха неоднороден: «От Кучар к Карашару мы уже не расстаемся с буддийскими древностями…В этих горах уже находятся и постоянные и кочевые монастыри калмыков. Карашарские, олётские, хошктские наездники сменяют сартские мусульманские города»
[226]. Географический, геополитический фактор не может быть исключен из понимания того, как мог складываться национализм применительно к Азии: «Идут встречные караваны. Всякие народы – ларды, балтистанцы [здесь и далее курсив оригинала – А. Д.], ладакцы, асторцы, яркендцы. Языки совершенно различны. Точно переселение народов»
[227]. Вероятно, некий азиатский этнос сыграл негативную роль в формировании культурного наследия своих соседей: «Нагар – место древнее. Несколько старинных храмов. Когда-то здесь были, по словам китайских путешественников, буддийские вихары. Теперь и следа не осталось»
[228]
Н. К. Рерих говорит о существовавшем запрете на восточный национализм и о том, как и кем он был преодолен: «Было время, когда по неведению и неразумию считалось неуместным называть себя азиатами. Но затем трудами многих просвещенных людей этот нелепый предрассудок сгладился»
[229]. Однако в целом неясно, как политически неразвитые периферии будут интегрироваться в тело государства. Кроме того, в нарративах Н. К. Рериха представлены сюжеты, связанные с описанием восточного империализма: «Тибет присваивал себе духовное преимущество над своими соседями. Тибетцы смотрят свысока на сиккимцев, ладакцев, калмыков и называют монголов как бы своими обязанными подданными»
[230]. Вслед за этим исследователь говорит про попытки периферийных (варварских) народов отделиться от империи: «[Якуб-Бек – А. Д.] полвека назад пытался освободить Туркестан от китайского владычества, но не сумел выбрать себе союзников»
[231]. Существуют азиатские территории, которые в определенном смысле можно назвать европейскими: «Образуется новый Афганистан, возникает новый Китай, осознаёт себя Монголия, примет великое служение Тибет. Ничто не останавливается»
[232] – в понимании заимствования этими территориями достижений и образцов европейской цивилизации.
Возможно, еще не все азиатские народы определились с осознанием себя (не)азиатами/европейцами: «Монголы и буряты хотят видеть разные страны, хотят быть и в Германии и во Франции. Любят Америку и Германию»
[233]. Индия – территория, где соприкасаются разные европейские народы, однако коренные этносы могут затеряться или вовсе исчезнуть: «В Коломбо встречает швейцарский консул. Полицейский-ирландец. Француз-торговец. Грек с непристойными картинками. Голландцы-чаевики, итальянец-шофер. Где же, однако, сингалезы? Неужели все переехали в театры Европы?»
[234]. И, тем не менее, тенденцию разобщенности, инаковости не только восточных и западных людей, но и самих азиатов необходимо преодолевать: «Так на красном ковре восемь мусульман, непрошено и нежданно, до полуночи славословят Христа и мироздание…Одно сознание!»
[235]; «Одно и то же место имело и китайское, и монгольское, и тибетское имя, звучавшее совершенно особенно»
[236].
Рериха-художника не оставляет идея заимствования восточного западной культурной традицией: «…племена северного Тибета хоры странным образом напоминают некоторые европейские типы. Ничего в них нет ни китайского, ни монгольского, ни индусского. Перед вами в искаженном виде проходят лики с портретов старофранцузских, нидерландских, испанских художников»
[237]. В этом смысле воображение исследователя, находящегося на Востоке, сосредоточено в большей степени на западном. Он как будто специально пытается найти общее, смешивая в воображении попадающие в поле зрения элементы азиатской культуры.
Рерих-археолог указывает на культуру древневосточных народов, составивших некий фундамент современной восточной культуры. По его мнению, раскрыв эти тайны, тайны древности, человечество может выйти на принципиально новую ступень развития: «Лишь совсем недавно в области Карачи и Лагора были найдены остатки древних городов от 5000 до 6000 лет, показывающие на высокую древнейшую культуру суммарийских или эламских. Много цилиндров с надписями, напоминающими вавилонские, найдены в этих развалинах, и, когда их удастся прочесть, они, вероятно, дадут новую страницу человеческой жизни»
[238].
Религия как элемент культуры, по-видимому, является не просто культур грегерским маркером идентичности азиатов и европейцев, но и фактором, помогающим определить национальную идентичность народа: «Казалось бы, что общего имеет старый буддизм с ранним христианством? Но уже Ориген, один из самых ранних писателей христианских, упоминает буддистов Британии. Конечно, проповедники царя Ашоки могли проникать даже к далеким британским островам. Культ змия Шотландии имеет аналогии с культом китайского дракона и со змием Индии»
[239].
