1 июня 1921 г. ВЦИК принял постановление об образовании Ойротской автономной области. Советской власти было необходимо создать собственные революционные ритуалы и символы. Подтверждение своей легитимности советская власть искала в традициях, освященных временем. Новой властью предлагалась также отличная от традиционной версия исторического процесса, в которой главной идеей было противопоставление старого и нового мира. Так, в статье директора Институа национальностей при ЦИК СССР С. М. Диманштейна, редактора журнала «Революция и национальности», определяются задачи историков-марксистов. Согласно партийному деятелю, история представляет огромный интерес, так как именно в ней черпаются примеры классовых столкновений, и на основе их анализа делаются выводы, необходимые для современной политической жизни
[339]. По мысли партийного лидера, наряду с общей концепцией Истории СССР, необходимо создание национальной истории краев и областей. Предполагалось сформировать у молодого поколения национальных окраин единое видение исторического процесса посредством выделения реперных точек истории, к которым были отнесены революционные восстания народов против царизма и «помещичье-буржуазной верхушки», братские взаимоотношения между трудящими различных национальностей, а также сведения о национально-освободительном движении народов СССР. Особенно ярко в учебниках истории предполагалось показать образы Ленина и Сталина
[340].
Видение исторических процессов, сложившееся в Центре, транслировалось местными партийными функционерами, научной и творческой интеллигенцией. Дореволюционная история Ойротии представлялась временем упадка и деградации. Появлялись статьи, в которых авторы воспевали революцию, противопоставляя ее темному безвременью царской власти. Согласно публикациям, алтайский народ оказался на грани гибели в результате царской колонизации. Так, в газете «Красная Ойротия» было напечатано выступление на ноябрьском пленуме обкома ВКП(б) Секретаря Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) Р. И. Эйхе, посвященное прошлому трудящихся в дореволюционной Ойротии. В речи своего выступления советский партийный работник подвергает критике картины родового быта. С позиций марксизма-ленинизма он размышляет о классовом расслоении в регионе, подчиненном положении автохтонного населения: «Тот, кто рисует прошлое Ойротии как какую-то сельскую идиллию, как национальное согласие, как равенство и единство интересов трудящихся и баев в прежней Ойротии, – тот враг трудящихся Ойротии… Эти басенки – специальная дымовая завеса, чтобы спрятать от трудящихся звериное лицо эксплуататоров. Каждый, кто хоть немного интересуется экономическим и политическим прошлым Ойротии, найдет богатейший материал о неслыханной эксплуатации, которую испытывали на своей спине трудящиеся Ойротии, о классовом расслоении среди алтайцев»
[341].
В Ойротии, осознавая реальную конкуренцию со стороны института родовых старейшин, на уровне общественно-политического и научного дискурсов попытались его дискредитировать, рассмотрев этот феномен через призму классовой теории. Родовые старейшины – зайсаны – представлялись проводниками царской колониальной политики, угнетателями народных масс. Полемизируя с областниками, отдельными представителями советской науки, историк Л. П. Потапов отмечал, что мысль о солидарности внутри рода, внушаемая со стороны старейшин рядовым алтайцам, задерживает развитие классового самосознания. Среди неблагоприятных политических последствий исследователь отмечает распространяемую в общественном дискурсе идею о связи успехов коллективизации с ценностями взаимопомощи, приобретенными в результате деятельности данного института
[342].
Еще одним символом уходящего мира становится кочевой образ жизни этнических групп советского союза. В журнале «Революция и национальности» за 1932 г. появляется программная статья «Оседание – важнейший этап ликвидации национального неравенства». По мнению автора, переход от кочевой жизни к оседлой является одной из важнейших мер в области национально строительства во многих республиках, показателем ленинской политики в области ликвидации неравенства. Отмечается, что, проводя идею об особом хозяйственно-бытовом укладе, местные националисты пытаются тем самым сохранить социальное неравенство, препятствовать прогрессивному развитию этнических культур
[343].
Одной из центральных категорий, используемых для описания периода революции и гражданской войны, является понятие «труд». На первый план при описании различных сфер жизни выходит представление о преобразующей деятельности, в том числе в области фольклора и истории. Главным становится не изучение или интерпретация фактов, а конструирование новой реальности, в том числе и образов прошлого. В газете «Красная Ойротия» за 1933–1937 гг. неоднократно печатаются рассказы простых алтайцев из различных районов. Содержание этих текстов практически идентично. Начинаются повествования с описаний тяжелой жизни полной лишений дедов и отцов, самого героя до революции, затем переход – к счастливой жизни под руководством советской власти, полной трудовых свершений, надеждой на светлое будущее в братской семье народов, заканчиваются письма демонстрацией готовности защищать сложившийся строй от внутренних и внешних врагов
[344].
Наряду с политизированными текстами, клеймящими классовых врагов, появляются нарративы, посвященные трансформации культуры автохтонного населения, в которых описывается переход от старой жизни язычника-алтайца, влачившего свое существование в темноте в прямом и переносном смысле, к новой жизни в советском обществе: «Все дальше и дальше – к белкам – уходят дымные юрты, чтоб уйти, наконец, в предание… В цветисто-гортанную речь все чаще и чаще вплетается крепкое, русское слово… Все больше меж юрт голубелось крестов. А теперь, когда зык красный звенит над Алтаем, когда воюют красное знамя с бубном шаманьим – скоро, скоро это время будет, когда из нежно-гортанных песен навсегда уйдут азиатская лень и безысходная тоска. Не закачаемся под хрип топшура в конусной юрте, где старый алтаец тянет всю ночь ветхую сказку. Тянет длинную, мшалую нитку легенд. Скоро, скоро то время будет, когда неувидиммы намного тоя, не взглянем в глаза лошади, полные боли и слез глаза, раздираемой в жертву Эрлику. Это время – близко. Ибо, как же могут ужиться трактор с шаманом?.. Алтай умрет. И на месте его будет другой, новый, с новым ритмом, новыми мыслями, желаниями. И вот для этого нового – старое надо запомнить! Ради нового надо бросить на бумагу и богов, заплесневевших, как старые сосны, и пьяные песни свадеб, и многое другое»
[345].
