Докмай
Ноябрь 1986 года
Я заснула, обессиленная посвящением в науку слияния тел. Голая, раскинув руки и ноги, ласкаемая скрипучим дыханием вентилятора.
Юкио ушел. Я даже не слышала, как он сбежал. Я помню только тяжесть его тела, навалившегося на мою бедную спину со всей рвавшейся из него мужской мощью. И его мягкую руку, на мгновение стиснувшую мое бедро перед тем, как он, задыхаясь, рухнул рядом. Еще я помню шум, доносившийся из соседних боксов. Вздохи, хрипы, стоны и рычание. Хор, сопровождавший мой танец с незнакомцем, задававший ритм возвратно-поступательным движениям японца и скрипу бамбука. А вот образ белого человека, одиноко сидевшего за столом, стиснув руками стакан, его взгляд, словно одаривший меня невыносимой нежностью, моя память сохранила даже во сне. Открыв глаза, поняв, что я нахожусь в одиночестве в своей норе, пропитанной смешанными запахами тел, моего и японца, я опять думаю о нем. Он посмотрел на меня, может быть, узнал, — есть ли теперь надежда, что он вернется завтра? Увижу ли я снова его лицо? Подойдет ли он ко мне, позволив пропитаться его лимонным запахом?
Оглушительный стук в дверь внезапно прерывает мечты. Створки ходят ходуном. Я вздрагиваю.
— Ты не забыла, что тут тебе не спальня? — произносит хриплый голос, который я тут же узнаю.
Сутенерша.
Я приподнимаюсь, отрывая грудь от бамбукового плетеного диванчика. Свет из коридора отбрасывает фантастические (скоро они станут привычными) тени на стены норы.
— Иду! Минутку!
Мой голос изменился. Он приглушен сном, придавлен усталостью. Я на ощупь нахожу свое белье, блузку и юбку. И торопливо одеваюсь.
Я чувствую прилипший к телу запах пота. Ах, если бы можно было принять душ! Я бы часами намыливалась и смывала с себя этот чужой запах, который сейчас распространяет моя кожа.
Приведя себя в порядок, я провожу пальцами по бамбуку диванчика, пытаясь найти следы своей первой ночи. Я ощущаю пятна свернувшейся белой жидкости. В изголовье, там, куда я от боли вонзила ногти, остались маленькие царапины…
— Докмай!
Старуха ждет меня на пороге, уперев руки в боки. После темноты бокса я щурю глаза даже от слабого света в коридоре.
— Ты же знаешь, что в норах спать нельзя! — ворчит она, едва разжимая губы.
Ее глаза так горят, что почти слепят меня. Стоит уже глубокая ночь. Но ничто не выдает усталости на ее накрашенном лице, покрытом морщинами.
— Да, знаю. Простите. Это больше не повторится.
Она кивает и одаривает меня кровавой улыбкой удовлетворенного палача.
— Так часто бывает в первую ночь. В будущем старайся приходить в себя быстрее. Надо делать свои вечера максимально рентабельными. Зачем ограничиваться одним клиентом, если ты можешь за одну ночь обслужить двоих или троих? — Она делает паузу и осматривает меня с головы до ног. — И в следующий раз приноси с собой косметичку. Если хочешь соблазнить еще одного, ты должна уметь подправить макияж.
Вынеся этот не подлежащий обжалованию приговор, она разворачивается и уходит за бархатную занавеску, ведущую в бар. Опустив голову, я следую за ней, стараясь не шаркать ногами и прямо держаться на каблуках. Войдя в зал, я вижу, что яркий свет потолочных ламп сменился цветной радугой вывески на стене. Из десяти открывавших бар девушек осталось только три. Две убирают бутылки за стойкой, третья протирает пол у входа. Они выглядят такими же нарядными, как в начале вечера. Почти не помявшиеся платья, гладкие и сияющие лица, хорошо уложенные волосы. Лишь замедленные движения выдают усталость. Сутенерша садится у кассы и погружается в расчеты на калькуляторе.
При моем появлении девушки прерывают работу и окидывают меня испытующими взглядами. Они словно ищут следы, которые оставила на мне ночь.
— Кеоу
[29]! Чем стоять столбом, лучше покажи Докмай, где моют посуду.
Протиравшая пол маленькая, тоненькая молодая женщина в розовом платье, подчеркивающем осиную талию, кивает головой и охотно оставляет швабру у стойки.
Приближаясь ко мне, она даже улыбается:
— Иди за мной.
Голос у нее мягкий. Напоминающий своим приятным тембром голос певицы Май. Движения грациозны, походка столь легка, что стук каблуков почти не слышен. Ее светлая гладкая кожа кажется очень тонкой и нежной из-за того, что сквозь нее просвечивают едва заметные голубоватые вены.
Девушка идет вглубь бара, в сторону туалета. Слева от уборной я вижу дверь с надписью: «Только для служащих», она ведет в забетонированный двор, похожий на темный, окруженный высокими зданиями колодец. Справа от выхода под маленьким краном стоят три таза, полные стаканов и тарелок, лежат две губки, рядом находятся средство для мытья посуды и выдвинутый вперед низкий табурет.
— Так значит, тебя зовут Докмай? Красиво, — говорит она мне робко.
Я улыбаюсь и киваю. Ее кукольное, дружелюбное лицо внушает мне доверие.
— Ты знаешь, остальные девушки не злые. Они просто пока настороже. Так всегда с новенькими. Не переживай. Они быстро к тебе привыкнут.
Я с благодарностью снова киваю. Нет была права. Не все девушки из «Розовой леди» такие, как Ньям.
— Ты давно здесь?
— Два года, — отвечает она, пока я усаживаюсь на маленький табурет, чтобы начать работу. — И я очень довольна. Сутенерша суровая, но справедливая. И у меня есть возможность посылать немного денег своей семье. Благодаря этому младший брат, быть может, будет учиться в университете. Он всегда мечтал стать врачом.
При упоминании о семье ее глаза начинают сиять. Даже по тону ее голоса я чувствую преданность, нежность и уважение, которые она испытывает к родственникам.
— А ты? У тебя есть семья? — спрашивает она, когда я включаю воду.
Моя рука застывает от ее вопроса, глаза не отрываются от тонкой струйки воды, текущей на стаканы. Я ищу ответ в глубинах памяти, среди темных, как безлунная ночь, воспоминаний о криках и ударах. Есть ли у меня семья? Ответ приходит сам собой, хотя я и произношу его очень тихо:
— Нет. Моя семья — это Нет.
— Да, я заметила, что вы очень близки. Она, кстати, сейчас приходила. Просила передать тебе, что, наверное, сегодня домой не придет. Она ушла со следующим клиентом. Не знаю, как она…
Сердце мое сжимается, глаза застилает туман. Плеск воды, заполняющей таз, кажется оглушительным грохотом. Грохотом водопада, в котором я тону. Я опускаю плечи. Внутренний дворик за секунду превращается в театр, где разыгрывается пьеса моих самых страшных кошмаров.
Потом я вспоминаю, что на меня смотрит застывшая, онемевшая от моей неожиданной бледности девушка, и беру себя в руки. Я быстро выключаю кран, чтобы прекратить шум, закрываю глаза, пытаясь прогнать темные картины, заполонившие мой разум, и, глубоко вздохнув, задаю бессмысленный вопрос, ответ на который мне уже известен:
