Никакой «национальной идеей» православие в России не стало и стать не могло – ни в прошлые годы, ни сейчас. Никакой идеей не стало язычество – попытки создать на оставшейся без власти территории некие «княжества под знаком Перуна» были просто смешны и закончились без исключений одинаково. Никакой «национальной идеей» не мог стать и монархизм – все, что он слушал на эту тему, являлось полноценным бредом. Жирные, туповатые потомки Романовых, плохо говорящие по-русски и что-то там смеющие заявлять из-за теплых морей о своей «будущей роли в обновленной России» вызывали у него чистое, незамутненное презрение. Даже сейчас, когда изменилось все, никакой «национальной идеи» у страны не родилось, несмотря на все десятилетние потуги политиков, политологов, «медийных и пиар-специалистов»: очередных категорий людей, которых он так же ненавидел и презирал. Как всякий нормальный русский человек. Идеи сформулированной, напечатанной черным по белому, озвученной громко и четко… Никто так ее и не напечатал и не озвучил. Но вместе с тем что-то такое уже совершенно очевидно появилось. Все-таки появилось. Под давлением обстоятельств.
Миллионы оставшихся к этому моменту в живых русских и «россиян» к собственному удивлению увидели перед собой совершенно реальный результат и своих коллективных действий, и своего коллективного бездействия. Того, что бывает, когда львиная доля из 143,5 миллиона человек выбирают колбасу, пивасик, телепередачу «Дом-2» и «зачем платить налоги – все равно их украдут», а считаные десятки тысяч живут в стиле «туда всему этому быдлу и дорога. А мне поставьте второй золотой унитаз». И вот столько людей из первой категории погибли в муках и ужасе, не принеся никакой, совершенно никакой пользы ни остальным, ни стране. А столько из второй перестали давить на наши загривки своим весом. По самым разным причинам перестали. Из-за того, что кто-то из оккупантов вдруг ошибочно принял их – таких других, таких особенных – за тех же самых русских. Из-за того, что они сумели сбежать из «этой страны» и теперь сидели на чужих курортах тихо-тихо. И из-за того, что не сумели, а фосфорорганические соединения и бактерии-возбудители особо опасных инфекций вообще не выбирают, кого им убивать. И наконец, из-за того, что переставшие относить себя к той же самой первой категории люди – очень даже могут выбирать именно это. «Кого». И еще как выбирают. И даже видят прямой результат своего выбора и своих поступков. Двигающуюся сейчас на запад, на юг и на восток пунктирную «линию фронта» на висящих на дверях каждой пусть закрытой, но уцелевшей школы картах – двигаемую ими! То, что вражеские авианалеты и ракетные удары по городам, и заводам, и портам становятся все более редкими, а радиосообщения о наносимых собственных каждый слышит уже по нескольку раз в неделю. То, что восстановила вещание уже третья из телестудий, а на оживших экранах нет ни одного мужчины-диктора или ведущего: все мужчины на войне. То, что «трудовые сотни» и «трудовые тысячи» из стариканов, подростков и женщин, надрываясь, в три смены, гонят и гонят план по железу. И каждый оборот ротора каждого работающего токарного станка имеет самое настоящее, живое значение. Впервые за десятилетия.
Надежда из отчаянной, микроскопической, почти совсем исчезнувшей, почти никакой – сперва стала реальной, а потом превратилась в уверенность. Они не просто выживут рабами. Они не просто уцелеют как народ, как носители русского языка и русской культуры. Они вернут себе свою землю целиком и полностью, до последнего камня на Балтийской Косе на западе, и берега пролива Измены на востоке. «Делать дело» – это же не похоже на «национальную идею», правда? Но работает же?
– Убери этого идиота, – негромко попросил своего адъютанта генерал-лейтенант, когда его терпение иссякло. Две с половиной минуты, почти три. Он совершенно четко знал, что мог бы провести их с гораздо большей пользой. – Убери совсем. Я не знаю. Выпишите ему повестку, призовите и отправьте санитаром в госпиталь. Таскать носилки и разносить поильники с утками. Все равно.
Он отвернулся и приказал себе не слушать дальше. Поп был здоровенный. Носилки с бетоном ему таскать, а не поильники. Но именно в госпиталях от попов хоть какая-то прямая польза. «Бог спас Россию», надо же!
– Кто там следующий?
– Капитан 1-го ранга Никифоров, штаб Северного флота.
– Проси. И да заткни же ты этого попа, наконец!..
Нет, ну надо же, какой мощный голос. Даже через двойную дверь, даже на фоне всего остального – все равно слышно. «Дарованное Господом милосердным чудо», «Препобежденные небесной силой вражьи воинства», невероятно. Где он этому учился?
– Здравия желаю, товарищ Командующий…
– Здравствуйте, товарищ Никифоров. Садитесь. Докладывайте. У вас пять минут, потом мои вопросы.
Капитан 1-го ранга – это очень много. Старый знак «командир надводного корабля» на груди, несколько скромных ленточек на колодке. С самого начала войны ни один старший офицер обоих фронтов не получил ни единой награды «фактически», в металле. Только в виде строчек в указах.
Моряк доложил о самом главном – о работе на новых участках. Еще полторы-две недели назад генерал-лейтенанта в высшей степени беспокоил «приморский фланг» его фронта. Он существовал и сейчас, но тревожил Командующего фронтом и его штаб уже много меньше. Мобильные группы их первого эшелона уже вовсю щупали берега Балтийского моря. Баренцево же и Белое хорошо почистили единственным дивизионом «Бастион-П»
[44], который у них был и который они до сих пор пускали в ход лишь однажды. Два полных залпа, стоивших им трети пусковых установок. Победные заявки ракетчиков комфронта привычно разделил натрое, но результат есть результат – с северного приморского фланга на его мальчиков пока не гавкнула с тех пор ни единая надводная собака. Но все равно, для отражения угрозы с моря у него было мало сил, очень мало. Считаные бомбардировщики, оснащенные для ударов по морским целям и с подготовленными для этой же работы экипажами. Считаные противолодочные самолеты, считаные уцелевшие и боеготовые ракетные катера. А «Лос-Анджелесы» бьют по нему своими «Томагавками» почти без перерыва. Больно бьют. Тяжело бьют. И они далеко, их почти не достать тем немногим, что у него есть. Подводники размениваются на «Лос-Анджелесы» без колебаний, но счет до сих пор не в нашу пользу.
«Дарованное… чудо», – снова вспомнилось генералу. Хрен такое будет кем просто даровано. Он был уверен, что все произошедшее стало результатом многолетней тяжелой работы сотен и тысяч человек в белых халатах – и в том числе в погонах под белыми халатами. И то, что это все равно наполовину случайность, тоже не делает произошедшее чудом. Чудо, что они до сих пор обходятся без ядерного оружия. И под «они» он понимал, между прочим, не только себя самого, но и своих противников. Нет никакой гарантии, что так будет продолжаться и дальше. Потому что очень уж хочется. И ему, и им.
– Кто следующий?
– Поггенполь. Начмед.
– Зови. Черт бы побрал этого попа… До сих пор в ушах…
– Виноват, Петр Сергеевич.
