– И как это?
– Не знаем. Просто уводят. Стрельбы нет, мы «минуты тишины» устраивали. Как-то.
– А зачем?
– В смысле?
– Мы чуть не сдохли там от холода. И до этого еще, в лагере: там охрана стреляла, как хотела. Зачем что-то городить? Прибили бы нас еще там, на месте. Или оставили бы на лишние четверть часика в той же жестянке после поезда – и все, природа бы свое дело верно сделала бы. Доделала… Зачем нас было везти, заново отогревать?
Десантник Андрей только фыркнул.
– Спроси что-нибудь полегче… Слух был, какие-то переговоры идут. Может, какая-то логика и есть в том, что нас тут, а не там, не где-то. Ты ж офицер, раз врач?
– Конечно.
– Ну вот. Лично я про Катынь думаю.
Он посмотрел на Николая, убедился в том, что тот на этот раз не понял, и разъяснил.
– Катынь, это где гестапо поляков расстреливало. С гестапо теперь взятки гладки, так что прогрессивным человечеством считается, что во всем виноваты русские. Ну, и если собрать в одно место столько пленных русских офицеров – очень большой появляется соблазн им, гадам, отомстить. Отплатить той же монетой.
– Но здесь же Румыния, ты сказал.
– Румыния, и что? Румыны нас разве больше поляков любят?
Николай не выдержал, встал и с кряхтением понагибался в разные стороны. Плохо было дело. Про то, что в Румынии есть тюрьмы ЦРУ, он слыхал и раньше. Про переговоры не слыхал никогда и ничего. Какие могут быть переговоры после того, что от России остались одни руины? Им подождать года три-четыре, и нас можно будет брать голыми руками. Единственный наш вариант – это довести войну до победного конца прямо сейчас, пока не кончились силы и остатки индустрии.
Пробираясь между лежащими и сидящими почти вплотную друг к другу людьми, он сходил к унитазу и мойке. Прикрывая глаза от рези и сдерживая дыхание, помочился темной, вонючей струей. Машинально вымыл руки под тонкой струйкой холодной воды и напился. Текущая в побитую эмалированную мойку вода имела вкус железа. А пробираясь обратно, Николай впервые заметил среди товарищей по камере несколько женщин. Остановился, приглядываясь. Нет, не те. Да и не была санитарка Ольга офицером.
Проснулись уже почти все, в ближний к двери угол камеры начала выстраиваться очередь. Как в плацкартном вагоне, только в десять раз теснее. И пара мертвых тел лежит в углу: руки сложены по швам, лица прикрыты снятыми куртками.
– Слышь, Андрей…
– Коль, – с усилием приподнял голову тот. – Слушай, ну перестань ты трындеть, Христом-богом прошу. Ну что тебе, подумать не о чем? Дай мне одному побыть, не будь ты гадом!
Николай проглотил остаток своей фразы, молча сел. Закрыл глаза. Было страшно. Он пытался вслух сказать себе, что прожил хорошую жизнь. Сложную, интересную, полную. Что много раз был в бою, побольше многих. Что убивал врагов, вешал предателей, спасал раненых, участвовал в уничтожении сразу двух боевых вертолетов. Что его жизнь давно окуплена тем, что он сделал. Да и вообще, можно было только радоваться тому, столько он прожил лет. Фактически он мог сгинуть в чеченском рабстве, совсем еще зеленым-зеленым сопляком. А тут столько всего успел сделать, пожить… Мало, но все равно неплохо. У других не было и этого. Сколько его боевых друзей погибли в 17, 18, 19 лет… Ему грех жаловаться, грех обижаться. Не торопясь, вспомнил родителей и сестру, перебрал в памяти самых главных друзей, поименно перечислил себе всех своих женщин, с самой первой. Потом снова начал думать о родителях и о той своей любимой работе, которую потерял.
Когда дверь впервые открыли, он был уже почти готов. Пленные начали подниматься на ноги, и он поднялся вместе со всеми, заслоненный несколькими десятками спин.
– Доброе утро! – довольно отчетливо произнес один из вошедших конвоиров. Громадного роста; опять, разумеется, темноволосый. Морщившийся от запаха. – Ага, у вас тут это самое…
Двое за его плечами держали короткоствольные автоматы у бедер: их стволы смотрели точно в центр плотной группы скучившихся людей. Николай встал плечом к плечу с бритым десантником Андреем: молодой парень ему понравился. Именно на таких держался каждый коллектив, который у него был. Если сейчас умирать среди совершенно незнакомых людей, ему хотелось умереть рядом с этим.
– По двое на каждого, выносить, – скомандовал чужак. – Покажем куда. Потом будем вызывать на допрос.
После короткого колебания четверо мужчин вышли вперед. Николай видел их со спины, но все равно ему показалось, что они быстро и почти невидимо переглянулись.
– Без глупостей. Не надо. Просто отнесите их и вернетесь назад. Все понятно?
Рязанец рядом тихонько выдохнул воздух. Он не выглядел раненым, но взгляд у парня был мутным. Если два или больше дней вообще не есть… Николай отлично понимал, что через такой срок лично он будет уже совершенно никаким. Слабым, заторможенным. Мечтающим, чтобы все закончилось поскорее.
Конвоиры отступили за тяжелую дверь очень осторожно, не разворачиваясь. Переводя прицел с одного человека на другого. Четверо взяли двух умерших за руки и за ноги и вынесли их за ними. Дверь снова закрылась, и все как-то одновременно выдохнули воздух и задвигались. Снова зашуршали голоса.
– Как это будет? – спросили сбоку.
– Увидишь… Вчера было… по-разному. Один раз даже весело.
Николай обернулся, но не понял, кто это сказал. Он вторую минуту сгибал влево и вправо пальцами левой руки доживший до этого дня бронзовый хвостик застежки-молнии на кармане. Но тот пока держался. Пальцы начали ныть, но вскоре сломалась сначала первая металлическая перемычка, а затем и вторая, и он получил себе полуторасантиметровый кусочек мягкого металла. Прямо меч-кладенец, да. Повертев головой, Николай нашел место у одной из стен и двинулся туда. Присел между двумя мужчинами средних лет, один из которых оказался одноруким. Устроился поудобнее и начал царапать стену. Работать приходилось почти на ощупь, тень от собственных головы и руки закрывали половину поля, и так-то хреново освещенного. Поэтому он делал буквы довольно большими, а это означало, что текста получится мало.
Сзади снова открылась дверь и люди сначала перестали говорить, а затем начали подниматься на ноги и меняться местами. В этот раз он не обернулся.
– Подполковник Петров. На допрос. Всем остальным на месте!
Обернуться все же пришлось: слова «подполковник Петров» были не теми, которые он мог игнорировать. Нет, вышедший к дверям человек не был похож на Вику ни одной чертой лица. Он был то ли бурятом, то ли даже якутом. Ну да мало ли в Вооруженных силах Петровых? Он пересекался с десятком даже за последний неполный год, а всего их, наверное, тысячи.
Широка-а страна моя родная! —
в полный голос пропел подполковник, и Николай четко увидел, как пригнулись двое у дверей, с оружием в руках. Убьют!
