Люди все-таки перемещались по оккупированной стране – кто на своих двоих, кто на колесах. И рассказывали обычно плохие, почти всегда страшные, и иногда очень странные вещи. К описаниям сожженных «золотыми ротами», а иногда просто озверевшими бандитами деревень и хуторов все давно привыкли, к рассказам о «дорогах смерти» тоже. Кое-что она даже видела сама: целые сотни метров по обочинам и кюветам шоссейных и проселочных дорог разного ранга, забитые бессчетными остовами сгоревших легковушек. Многие сотни машин, безнаказанно уничтоженных огнем с воздуха или земли. Когда-то разноцветные, а теперь почти одинаково буро-черные, они стояли в жирных кругах копоти, сливающихся одно с другим. Храня внутри костяки водителей и пассажров. Какая была цель у тех, кто стрелял по ним? Привести в ужас, лишить отступающую армию воли к сопротивлению? Она не знала… Но еще раз: к сегодняшнему дню такие картины, большего или меньшего масштаба, стали уже настолько привычными, что уже почти не трогали. А вот рассказы про пустые города казались страшными до сих пор. Может, именно потому, что они пока ни одного такого города не видели, только слышали о них.
Вика не особо много ездила по стране: даже большой поездки по Золотому кольцу России у нее ни разу не было, – давно, в школе, была одна маленькая, на пару городов. Поэтому более-менее привычно звучащие названия Торжок, Вязьма, Городец, Елабуга ни о чем Вике не говорили: она понятия не имела, сколько человек в них живет, что там производят, что там можно культурного посмотреть, если приехать. Вроде бы все не миллионники. И вот рассказывают – и всегда через вторые-третьи-четвертые руки, – что эти города реально стоят пустые. В смысле, без живых людей. Тела в запертых изнутри квартирах, в подвалах, на чердаках совершенно целых домов: уже давно разложившиеся, так и не тронутые собаками и птицами тела на улицах. И что это означает, никто не понимает, потому что на последствия уже знакомых всем эпидемий это не особо похоже.
Когда она закончила, раненые долго молчали, и Вика уже расстроилась, что слишком много грустного рассказала. Надо было, наверное, о чем-то другом говорить.
– Слушай, я, пожалуй, с тобой вернусь, – сказал один после молчания. – Я уже столько времени здесь… Что зажило, то зажило. Остальное там заживет. Пригожусь.
– Я тоже, – второй из раненых с трудом встал со своей койки, держась за ее железную спинку. – Спасибо этому дому… Пора драться. Пора, мать его.
Лицо молодого мужчины было странно искажено. Он стоял спиной к свету свечи, и было даже удивительно, как хорошо Вика его видела.
– Да брось. Тебе еще месяц на койке точно. А потом лечебная физкультура. На твой век драки хватит, не беспокойся.
– Не-е, мужики. Я все понимаю, но не-е. Я пойду. Хватит уже на койке зад пролеживать. Буду хоть в засаде лежать, если бегать не могу. Ну их в задницу. У меня дочка маленькая дома осталась: что с ней сейчас? А я тут…
– Не торопись, – буркнула сержант. – Я не пешком здесь. Для тебя транспорта нет, а ногами ты не дойдешь.
– Не дойдет, – подтвердили сразу несколько голосов. – Брось, чувак, ну что ты? Ну успокойся. Ну давай присядь.
Мужчину явственно трясло, но легшие на его плечи руки он не сбросил. Кивнул, сел.
– Месяц, – произнес он глухим голосом. – Дайте мне месяц. Завтра начну себя мучить, дочкой клянусь. Слышали? И ходить, и приседать, и все прочее. Пока падать не стану. Через месяц – буду в строю.
– Забились, – мрачно подтвердил тот раненый, который был на костыле, очевидно, старший по палате. – Если не выполнишь – будешь сявкой, понял? Антоха, значит, первым из нас выходит, ты вторым. Мы позже, кто как сможет. Но по тебе будем равняться. Осознал? Или возьмешь назад сказанное? Мы поймем.
– Да пошел ты…
Все снова замолчали, и Вика опять поразилась: грубые, злые мужики. Какие же они бывают деликатные, когда дело касается мужских дел. Кто бы мог подумать? А ей всегда мажоры нравились, стыдно сказать теперь. Чтобы машина дорогая, и кредитки платиновые, и все дела.
Хмыкнув, она поправила пистолет за поясом, на спине.
– Так, ну, я поняла. Тогда я сейчас к матери-настоятельнице, у меня дела тут еще. Серьезные. Утром зайду, и разберемся, кто и как двигает. Хорошо?
– Спасибо.
– Спасибо, Викуль. Ты всегда молодцом была.
Здесь она даже улыбнулась. И эта улыбка была с Викой еще долго. До самого того момента, когда матушка Ефросинья представила ее говорящей по-французски девушке, которая дожидалась сержанта в кабинете.
– Посмотрели мы твой журнал, воин Виктория, – сказала усталая женщина, когда Вика отчиталась по своим впечатлениям от встречи с ранеными и доложила, что один уходит с ней.
– Бесовские листки, дрянь, но статья эта не простая, все вы верно поняли. И даже более того: она там не одна такая. На них, на другие, внимания не обратили, нет?
– Нет.
– А зря. Они и поважнее будут. Хотя и не такие… иллюстрированные… Ну, это вы оттого, что языка не знаете. Но пришли по адресу. Сделаем все, что вам требуется. Только долго будет: всю ночь, пожалуй, сидеть будем. Считай, только начали. Даже от этой еще треть перевести осталось, а то и больше. Садись вон там и слушай. Или устала и почивать пойдешь? Утром прочтешь.
Говорить о том, как она сюда добиралась, Вика не стала бы и одной настоятельнице – а тут еще лишние уши. От езды на мотоцикле и всего прочего за день она, конечно, тоже устала. Однако не так, как если бы топала сюда на своих двоих.
– Спасибо, матушка. Я посижу пока.
– Ну, как хочешь. Продолжай, милая… В этой еще полторы страницы осталось, да подписи… Отдохнули глазки?
Девушка монотонным голосом начала начитывать перевод прямо с листа. Иногда останавливалась, и сколько-то секунд подбирала нужное слово; иногда возвращалась чуть назад. Матушка не поправляла и не торопила ее – записывала и исправляла сказанное. Некоторое время Вика слушала, не особо понимая, потом как-то уловила смысл. То, что она не слышала перевод начала статьи, здорово ей мешало. Но дойдя до конца, почистив последние абзацы, но еще не взявшись за перевод подписей к многочисленным фотографиям, обе женщины начали чистовую редактуру. Настоятельница зачитывала, молодая девушка сверяла по тексту; иногда обе коротко обсуждали построение фразы. На красоту литературного слога внимания обе не обращали, им было важнее уловить и передать смысл.
– Вот так вот, – со значением сказала настоятельница, когда все было закончено с этой, первой статьей. И Вике послышалось не произнесенное вслух: «Вот такая вот хрень».
Суббота, 24 августа
Войдя в назначенную комнату и отрапортовав старшему офицеру, Шерил застыла, изо всех сил делая вид, что ничего особенного не происходит. Удалось ей это без особого труда: к тридцати четырем годам она накопила достаточно практики. Но сердце все равно колотилось, едва-едва позволяя сохранять на лице бесстрастно-профессиональное выражение. Вот они, значит, какие…
