Ну да, немцы любят полицейские расследования. Это такой же стереотип, как то, что почти все русские мужчины – светловолосы и покрыты татуировками, а почти все русские женщины мечтают стать проститутками в Берлине. Хотя все отлично знают, что, когда СМИ вдруг начинают очередную кампанию о разоблачении страшных русских преступлений, никакое расследование не требуется. И всем наплевать на то, как морщатся довольно многочисленные в этой стране юристы – и вообще тысячи людей, привыкшие думать сами, а не получать чужие слова и мнения в виде готовой к употреблению истины. «Русские применили химическое оружие против собственного гражданского населения, чтобы попытаться очернить "миротворцев"». «Русские террористы напали на гуманитарный конвой» или «на миссию гуманитарной организации, пытающейся оказывать помощь гражданским лицам на территории Зоны урегулирования “К”». «Преступления русской армии против человечности поставили вне закона каждого, кто носит военную форму с красной звездой – символом варварства и русской мечты о всемирном владычестве зла». Какие расследования, зачем? Кто будет что расследовать, ведь все понятно и так? Если погибли миллионы русских – в этом виноваты они сами: нужно было им быть цивилизованными и демократичными… Да и убивали они себя в основном сами. И все шло неплохо, налаженно – но как-то вдруг стало заметно, что десятки тысяч, сотни тысяч, а в последний месяц уже миллионы человек откладывают газеты в сторону, делают потише звук в телеприемниках и переглядываются между собой с одним и тем же выражением на лицах. Выражением ужаса, брезгливости и недоумения. И привычные техники оболванивания людей вдруг перестают работать, и рейтинги недавно еще считавшихся успешными новостных агентств идут вниз, как лавины. С чего бы это вдруг? «У людей совесть проснулась»? – как сказал тот раненый полицейский? С чего бы это?
Руководящий директор полиции не знал, и невидимая, невыносимая струна в его голове звенела все громче. Последним в своей жизни движением руки мятежник и герой Карл Густав Эберт вытер привычное мокрое пятно под носом, потом поднял другую руку и с силой согнул палец. И только уже когда боек с оглушительным грохотом наколол капсюль, он, наконец, понял.
Пятница, 6 сентября
Отряд гоняли уже полторы недели, уже полные десять дней. Гоняли серьезно, настойчиво, не давая вздохнуть. Однако, как ни странно, подавленными, загнанными в угол бойцы себя не чувствовали. Усталыми выше головы – ха, да это еще мягко сказано. Устали они уже совсем до края. Злыми – еще как. Озверевшими. Обиженными – тоже верно. Боеприпасы, например, приходилось заново делить уже несколько раз, и доходило до ссор. Любителей вести огонь длинными очередями в отряде давно не было, такие глупые привычки выбивали из новичков жестко. Но когда доходило до ближнего боя, все правила шли прямым ходом псу под хвост, и ничего тут не поделаешь. А доходило уже несколько раз, и это тоже, собственно говоря, влияло на психическое состояние, говоря напыщенно. Безумие в глазах читалось у многих уже весьма отчетливо и было чревато бедами для всех. Но сколько-то они еще надеялись протянуть.
Первая пара дней после уничтожения вертолетов с экипажами была тихой, и кое-кто уже начал чувствовать, что может обойтись. Хрена с два… Разумеется, оккупанты ответили так, что теперь вся округа стояла на ушах. На каждом значимом перекрестке – временный блокпост, на каждом километре важнейших шоссейных дорог – датчики, половина лесных троп засеяна противопехотными «бабочками». И горящие деревни: и позади, и спереди, и по сторонам. Ночью бредущие по тропам бойцы то и дело видели далекое зарево, а днем с разных сторон стояли мутные столбы дыма. И пару раз через такие деревни им пришлось проходить. Каждый раз после этого скорость их марша увеличивалась на много долгих часов.
Командир отряда, разумеется, даже не собирался давать какой-то открытый бой, стремиться удержать территорию, оборонять базы и так далее. Они были не «партизанской бригадой» Второй мировой, а мелким отрядом, до самого недавнего времени наносившим врагу очень уж неглубокие укусы. Теперь за них взялись всерьез, и исход этого мог быть только один: их уничтожат полностью или почти полностью. С очень маленькой оговоркой. Совсем маленькой, как мелкий шрифт внизу маловажной страницы «договора ипотеки». Был некоторый шанс продемонстрировать врагам, что да, они уничтожены полностью, – при том, что на самом деле кто-то сумеет увернуться и продолжить делать свое дело.
В первый же день, когда стало ясно, что началось, что это не просто быстрый рейд возмездия, направленный на кого попало, отряд начал делиться на части, как амеба. Сбрасывать балласт, как воздушный шар, ковыляющий между слоями шторма. Разбежались по десяткам заблаговременно выбранных домов в полудесятке сел и поселков «бойцыцы» и бойцы хозвзвода. Ушли в схроны те пары и тройки, которым это было назначено. Николай расстался с медсестрой Юлей: та была такая же настороженная и суровая, как и все они. Да, уже тогда было ясно, что все серьезно. Уходя, насухо выгребли боеприпасы, выгребли все медикаменты и перевязочные, выгребли нужную электронику и железо. Электроника их, в общем-то, и спасала до сих пор. Ну, не их вообще. Ядро. Один из малознакомых Николаю стрелков, бывший инженер, собирал какие-то электронные хрени. Бывший врач-терапевт ничего в этом всем не понимал, но основным компонентом сборок были вроде бы конденсаторы для люминесцентных ламп. Каких полно находилось в каждой опустевшей полгода назад конторе или лавке. Недостатком сборок было то, что запитывались они от автомобильных аккумуляторов, жутко тяжелых и неудобных в переноске, и еще срабатывали через два раза на третий. Но несколько раз реально хорошо срабатывали, и беспилотники валились с неба, как сбитые невидимой рогаткой. Ни они, ни сам инженер не могли уловить какую-то закономерность: какие бандуры падают, а какие нет. Иногда падали средние, с загнутыми вверх законцовками крыльев, иногда мелкие – явно нижнего звена. Но в любом случае это было хорошо.
Разведвзвод понес потери в самом начале, и его уже дважды пополняли просто стрелками покрепче и пошустрее. И дважды за эти десять дней они огрызались на преследователей, устраивая засады. Один раз вышло неудачно, они опять понесли потери и едва сумели вывернуться россыпью. Во второй раз разведвзвод довольно сурово попятнал полицаев и записал на свой условный счет сразу несколько уничтоженных целей. Вот такими простыми, вежливыми словами это называлось. «Цели». По крайней мере трижды то же самое делали стрелки обоих взводов, и в результате преследователи как-то чуть растеряли исходный энтузиазм. Это чувствовалось. Беспилотники и иногда вертолеты в небе были, а один раз над ними прошел прямо настоящий ганшип
[30]. Ага, значит, совсем уже все серьезно, до ручки. Ганшип был штукой дорогой, уязвимой и отчаянно ненавидимой всеми партизанами. Слишком редкой, к счастью. Здесь вам не тут, даже просто серьезные пулеметы делали жизнь любого летчика «миротворческого» контингента сложной. Все знали, что пулеметы русские просто обожают. А еще в России умели делать ПЗРК
[31], и сколько-то из них вроде бы доходило с востока на северо-запад. В общем, много безопаснее быть пилотом чего-нибудь летающего под самым потолком – в идеале «Сентри» или сразу «Спирита».
