– Генерал Питард? Дана, ты это видишь?
– Я уже знаю, сэр.
– Дана, когда тебя подняли?
– 5 минут назад, сэр. Может, уже 6.
– Ты второй, кому я позвонил. Эйб Абрамс погиб, ты знаешь?
– Что?
– Ты меня слышал. Один из их ракетных ударов пришелся по штабу 3-й Пехотной. Они там все спали, как детки в кроватках. И это было уже больше часа назад, дьявол; а мы не знали. 3-й теперь командует кто-то из штабных подполковников, я даже не запомнил, кто именно. Ты теперь вышестоящий офицер в секторе. И хозяин самого тяжелого кулака.
– Марк, у меня такое ощущение, что я еще не до конца проснулся. Мне все кажется пока не слишком настоящим. Ты думаешь, это серьезно? Действительно серьезно? Не батальонный уровень, как они любят? Не полковой, не дивизионный даже?
– Они сбили «Сентри» прямо над Омском. Истребителями. Теми самыми, которых у них так мало, что почти уже совсем нет. О да, я думаю, что это серьезно.
Что на всех их влияло еще все эти месяцы, когда они все никак не могли продвинуться вперед, сломать русских до конца, окончательно лишить их даже тени надежды? Еще была непонятная, вызывающая уже просто настоящий страх эпидемия суицида и дезертирства военнослужащих. Необъяснимая ничем: никаким «боевым стрессом», никаким фоновым воздействием массово применяемого в бронебойных боеприпасах обедненного урана, на которое грешили две войны подряд – иракскую и Балканскую. Вы знаете, что в Вооруженных силах США практически не было дезертирства всю Вторую мировую? Когда страна действительно дралась в полную мощь, с напряжением всех сил нации, когда несла серьезные потери и на равнинах Нормандии, и в итальянских предгорьях, и в джунглях тихоокеанских островов? Солдаты Армии США, – Корпуса морской пехоты, собственно Флота, армейских ВВС – гибли, иногда тысячами в день; превращались в инвалидов и уродов. Но призывные пункты не испытывали недостатка в добровольцах, а дезертирство фактически не являлось сколько-нибудь значимой проблемой. И ровно так же было еще много следующих лет и десятилетий. Почему это стало проблемой сейчас? Почему суицид и дезертирство превратились не просто в эпидемию – в угрозу боеспособности?
Число случаев самоубийства среди американских военнослужащих перевалило уже к 1 сентября за 2000, число подтвержденных случаев «убийство – самоубийство» (дурацкий термин, но совершенно официальный) – за 300. На фоне ежегодной статистики по США это было немного. Но на фоне обычных цифр по Вооруженным силам, в которых служили психически здоровые, психологически устойчивые мужчины и женщины… Находящиеся под наблюдением профессионалов, военных медиков, собственно и разработавших концепцию «посттравматического стресса»… На всем этом фоне происходящее казалось чем-то несусветным. Особо следовало отметить то, что вклад в статистику вносили не только непосредственные участники операции «Свобода России», но вообще все военнослужащие: в том числе расквартированные в тысячах километров от границ бывшей России. В среднем 300 суицидов в год за 2008–2012 годы – и 2300 за первые полгода этой операции: это не могло быть совпадением, и это не могло пока быть объяснено ничем, никакими медицинскими теориями. Поэтому это было реально страшно.
Более того, были отмечены случаи перехода военнослужащих США и участвующих в миротворческой операции подразделений Вооруженных сил демократических стран Европы и Азии на сторону противника. Побежденного, разгромленного, продолжающего безнадежное сопротивление только из присущей славянам негибкости, склонности к фанатичному самоотречению. Русские не просто были старым врагом: они были исчадием ада, олицетворением всего отвратительного, что есть на земле. Всего противоречащего и противостоящего демократии, свободе, правам человека. Миру и процветанию человечества в целом. Это в своем большинстве знали все «рядовые, обычные» жители западных стран, объединенные в глазах военных термином «lay people», – и это тем более знали сами профессиональные военные, которых воспитывали на этой аксиоме с юношеских лет. Десятки известных, достоверно подтвержденных и наверняка многие десятки замаскированных случаев перехода к противнику рядовых, унтер-офицеров и даже офицеров Вооруженных сил США не могли быть объяснены ни маргинальностью совершивших это лиц, ни их стрессом, ни чем иным. Один-два случая – могли бы. Десятки – никогда. Только презрение русских к пропагандистской работе либо нехватка у них ресурсов и средств для такой работы объясняли то, что они не разворачивали каждый такой эпизод в полноценную пиар-кампанию. Но и существующего более чем хватало для перманентного напряжения, для падения боевого духа, для потери уверенности в надежности боевого братства. И главное – казавшейся нерушимой уверенности в благородстве основной, главной цели всей этой операции, уже стоившей таких трат и таких жертв.
– Я вижу, вижу!
– «Колода» сообщает… Потери от ракетного удара умеренные; в основном пришлись на «Скандалиста». Но на поле русская бронетехника, и в воздух удалось поднять лишь несколько машин… Экипажи и техники ведут наземный бой… Русских мало, скорее просто маневренная группа силами до усиленной роты, но…
– Я вижу! Где 48-я? Она была ближе всех, какого черта?
– 48-ю боевую группу охватили уже с обоих флангов, оторваться полковник Симмонс не может. Просит помощи.
– Помощи ему? Дай мне Симмонса!
– Прямой связи нет, сэр. Русские глушат все частоты широким ковром: именно поэтому мы потеряли первую четверть часа.
– Черт побери, а как воюют они сами?
– Не знаю, сэр.
– К черту! Симмонса мне! Симмонса! Его 1-му батальону всего 3 мили до поля, это один рывок. Там гибнут летуны! Гибнут на земле, он что, не понимает?
– Мы вызываем Симмонса, сэр. Вызываем все время.
– «Хлопкоробы» на линии! 2-й батальон бронетанковой группы той же 3-й.
– Дай!
Треск, шипение, завывания, какими изображали привидений в дешевых кинофильмах времен его молодости.
– Генерал, сэр! Капитан Грин, 2-й батальон, временно исполняющий… Мы ведем встречный бой, русские танки по всему фронту соприкосновения… Я не слышу!
– Я тоже слышу плохо! Докладывай быстрее, капитан. Почему временно?..
– Майор Симпсон пропал без вести. Я принял на себя командование уже вторым, до меня был командир 1-й роты… Танки горят по всей гряде… Мы работаем, но у них численное преимущество, а над горизонтом все время ходят «Хайнды» и «Вампиры», мы несем потери и от ракет… Положение крайне серьезное, мы не можем ни опрокинуть их, ни оторваться. Их броня сожгла батальонную ПВО за первую же минуту, и…
– Какие «Вампиры»? Британцы?
– Русские вертолеты… Мы их так зовем… Еще…
Связь оборвалась. Генерал-лейтенант медленно опустил руку с зажатым в ней стилом. Да, поднявший его с постели с таким опозданием полковник был прав: это даже не дивизионная операция, это больше. А он здесь, в Подмосковье. В сотнях, и сотнях, и сотнях миль к западу от бурлящего, кипящего, пылающего поля общевойскового сражения. В комфортабельном здании, превращенном в защищенный командный пункт еще много месяцев назад. Отсюда он командовал десятками дивизий, отсюда он отдавал приказы командующим флотами и авиационными соединениями. До сих пор все средства связи были весьма надежны, хотя русские так и продолжали сбивать иногда их сателлиты. Ожидалось, что это прекратится, когда русские потеряют последний из своих оборудованных космодромов и когда до конца истратят все противосателлитное железо, что висело у них на орбите. Но они продолжали выводить на орбиту спутники и противоспутники межконтинентальными баллистическими ракетами шахтного базирования. Одиночными. Каждый раз цинично и даже, кажется, насмешливо, предупреждая своих врагов через парламентеров о предстоящих запусках, чтобы те не были приняты за начало давно ожидавшегося ядерного удара. Каждый раз после такого предупреждения где-нибудь в Пентагоне собирались генералы и политики, каждый раз размышляли, что можно по этому поводу предпринять и в политическом смысле, и в военном. И каждый раз не решались сделать что-то серьезнее организации очередной пиар-кампании, с обвинениями русских в наглых провокациях, в обострении ядерной угрозы и так далее.
