На местах – в городах и волостях, судом ведали губные старосты, избираемые из местных дворян. Губой назывался округ. В городах – «излюбленные головы», то бишь старосты. Помощниками у них были выборные «губные целовальники», дававшие клятву и целовавшие на том крест. Судебник Ивана Грозного постановлял – без старост или целовальников «суда не судити». Губным старостам подчинялись городские стражники, десятники, пятидесятники и сотники.
На крыльцо выходил десятник, выкрикивал имя. Люди заходили в избу. Суд был скорый, если губному старосте было всё понятно и видаки вину обвиняемого подтверждали. К полудню выкрикнули Антипа, Матвеева сына. Никита прошёл в избу за хозяином.
За столом сидел губной староста, обочь стола стояли два стражника с дубинами.
– Назовись! – потребовал староста.
Вид важный у судьи, кафтан из дорогой аглицкой ткани, борода маслом умащена, расчёсана.
– Антип, Матвеев сын, свободный гражданин, хозяин домовладения.
– Что можешь сказать по делу?
– Нонешней ночью в избу два татя проникли тайно, сгубить меня хотели, поскольку с ножами пришли. Мой подмастерье, дай Бог ему здоровья, татей узрел, кинулся на них с топором. Одному руку отсёк, другого обухом ударил. Я за стражниками побёг.
Губный староста к Никите обратился.
– Всё так и было?
– Чистая правда! – подтвердил Никита.
– Приведите разбойника, – приказал губной староста стражникам.
В комнату втащили татя, поскольку сам он идти толком не мог.
– Назовись.
– Фёдор, Акинфиев сын, свободный человек.
– Не тебя ли я о прошлом годе к битью кнутом приговорил?
– Было, – помявшись, ответил разбойник.
– Подтверждаешь ли, что нынешней ночью тайно проник с подельником в избу Антипа?
– Подтверждаю.
– Оружие имели?
– Ножи. Это Михей меня подбил!
– Значит, он атаман шайки?
– Он, он! – закивал Федька.
Он думал облегчить свою участь, сказав, что главным предводителем был Михей.
– Последний вопрос. Почему выбрали Антипа? Вы с ним раньше ссорились, вражда была?
– Мы в первый раз увидели его на торгу. Уж больно увесистый мешочек с деньгами был.
Антип покраснел, потом побагровел. Выходит, сам опростоволосился, разбойников за собой привёл.
– За вооружённый разбой и покушение на смертоубийство Михей, как атаман, и Фёдор, Акинфиев сын, приговариваются к казни через повешение, – вынес вердикт губной староста.
Фёдор, как осознал, что вздёрнут его на виселице, заканючил.
– Не виноватый я! Это всё Михей!
Но стражники уже подхватили его под руки, выволокли из комнаты.
– Антип, согласен ли ты с приговором?
– Конечно! Свершилось правосудие! Всё по закону, – закивал Антип.
– Стражники, следующий! Вызовите Аверкия из Затверечья.
– Выходим, – шепнул Антип.
Уже на улице Антип сокрушённо покачал головой.
– Вот же шельмы! Узрели кошель!
– Антип, осторожнее быть надо! В следующий раз можно не отделаться так легко.
– Легко? Да я до утра уснуть не мог!
– Испуг, только и всего! На тебе даже царапины нет. А вот у меня рубаха исподняя в крови, не отстираешь.
Антип смолчал, но направился к торгу. Купил Никите рубаху. Всё же за Антипа Никита пострадал.
И не подозревал Антип, что все неприятности только начинаются. Губной староста из дворян, верный царский слуга. А ещё карьеру сделать хотел, подняться. Из столицы, что всего в сотне вёрст, свежие веяния доходили. Борис Годунов разворотливых и верных людей примечал, приближал ко двору, да не к царскому окружению, в свою свиту. Губной староста не только судил, но и сыском ведал, вроде филиала Разбойного приказа, только местного разлива. Слова разбойника об увесистом кошеле с монетами у Антипа его заинтересовали. Антип – не купец, товары не продает, не корабельщик, грузы не возит. Ремесленником числится, так не видел никто, как он свои поделки продаёт. Кожевенник должен кожи мять, сапожник сапоги тачать, кузнец – косы, замки, навесы дверные делать, сабли да ножи ковать. Антип же непонятен. В обеденный перерыв вызвал к себе десятского Пантелеймона. Этот из кожи лезть будет, чтобы выведать, угодить, поскольку в сотские либо в «губные целовальники» пролезть мечтает. Но для этого постараться надобно.
– Что об Антипе сказать можешь? Сегодня дело о покушении на него слушали.
– Ровным счётом ничего плохого. В Твери давно обретается, вина хмельного не пьёт, бабу свою жалеет, не бьёт. Соседи худого слова сказать не могут.
– А занимается чем?
Пантелеймон затылок поскрёб.
– Вроде ремесленник. Да он же, как видака, подмастерье своего приводил.
– Кузнец он или плотник? Или иконы пишет?
– Откель иконы? Чай, не монах.
– Вот и выведай, чем кормится. Да тайно, чтобы не знал никто.
Пантелеймон вышел от губного старосты озадаченным. Как выведать? Во двор Антипа непрошеным гостем не явишься, не пустят, в своём праве. С соседями поговорить? Могут Антипу донести об интересе, а не хотелось. Решил последить прямо с завтрашнего дня.
С утра местечко удобное нашёл, через три двора от избы Антипа. Один раз супружница Антипа вышла, на торг сходила с корзиной, вернулась быстро. Из лукошка рыбий хвост торчит, лук зелёный. Ну да, мужиков кормить надо, здоровые оба. Антип – тот кряжистый, кость широкая. А подмастерье высок, жилист. Три дня просидел Пантелеймон, а толку нет. Дым из труб избы вьётся, а мужики не показываются. Одна труба, понятное дело, от печи из поварни. А вторая? И как ветром заносит, запах противный. Не кожами, не металлом, а непонятно чем. Тут уж самому десятскому любопытно.
После трёх дней слежки к губному старосте явился ближе к вечеру, когда судебные разбирательства закончились.
– Чего выведал-вынюхал? Делись!
Староста на спинку кресла откинулся, приготовился слушать.
– А нечем делиться, Пётр свет-Кузьмич!
– Как так? Стало быть, с небрежением следил.
– Сам посуди, не гневайся. Три дня из избы не выходят, только супружница Антипа на торг за провизией ходит.
– А мужики-то что же? Со двора носа не кажут?
– Так и есть.
– Ну, молотком стучат либо ещё как-то себя показывают? Или уехали на отхожие промыслы, а дома одна баба осталась?
– Быть такого не может!
– Почему же?
– Две трубы, обе дымят. На одной печи похлёбку готовят либо хлеб пекут. По запаху чую. А вторая тоже дымится и запах противный.
