Комнатка, совсем маленькая. В стене напротив светится
прямоугольник – дверца. По краям, вдоль стен, лавки. И сам он тоже лежит на
лавке, в каком-то ящике.
Мамочки! Это же гроб! Так вот что такое «домовина»…
Осторожно покосившись в сторону, Ластик рассмотрел тех
троих.
Страшные, кого он мельком видел на кладбище, были одеты в
рванье, на ногах залепленные грязью лапти. Митыпа невысокий, всё время
кланяется. Лица не разглядеть – стоит спиной. Второй мужик долговяз, костляв,
весь зарос черными волосами, а на носу у него повязка, из-за чего тогда, при
свете факела, и показалось, будто это клюв. Отсюда же, надо понимать, и
прозвище.
Но главный интерес сейчас, конечно, представлял собой третий
– ясно было, что судьба Ластика будет зависеть именно от этого человека.
В руке он держал канделябр с тремя горящими свечами, близко
к лицу, поэтому видно его было хорошо.
Ох и не понравился Ластику смердячий кот Ондрей Тимофеевич!
Был он не то чтобы сутул, а будто присжат, словно пружина, в
любой миг готовая распрямиться. Не поймешь какого возраста – на гладком лице
торчали перышками два жидких уса. С губ не сходила ласковая улыбка, но круглые
глаза смотрели холодно, и в самом деле, по-кошачьи. Голос тоже был кошачий –
мурлыкающий, негромкий.
– Ныне привлакли отрока годящего, – сказал он и облизнулся.
– Не то что даве. Рубль с полтиною дам, ако сговорено.
Маленькая, но, видно, сильная рука поглаживала эфес кинжала,
что торчал из-за широкого переливчатого пояса. Там же, крест-накрест, был
засунут и еще один. Рукоятки у обоих кинжалов были в виде змеиных головок.
Одет Ондрей Тимофеевич был нарядно: красные с серебряными
разводами сапоги, узорчатый кафтан (или как он называется – такой длинный
пиджак до колен, с наполовину разрезанными рукавами). А череп у него был совсем
голый, то ли лысый, то ли обритый.
– Благодарствуем, а токмо прибавить бы, – поклонился Митыиа.
– Ить три раза на ночную страсть хаживали. Што страху-то бысть. Ажбы спымали
бы? За ведовство ныне огнем жгут.
– Мели языком! Како-тако ведовство? – прищурился
человек-кошка, и глаза блеснули опасным желтым пламенем. – Ты что, грибов
поганых оелся?
Оба мужика согнулись до самого пола, распрямились, снова
согнулись – прямо как на физзарядке.
– Сглупа ляпнул, прости, боярин, – перепуганно заблеял
Митьша, и Клюв повторил:
– Прости, боярин.
– Аз не боярин, убогий слуга его княжеской милости, –
смиренно ответил желтоглазый. – Инда ладно, Христос с вами. Надбавлю полтинку,
аще убо и в Писании речено: «Коемуждо по делом его». А заради вашего утруждения
усердного еще романеи поднесу, вина заморского.
Понимать его речь было еще трудней, чем разговоры Митьши и
Клюва, но общий смысл Ластик уловил: человек этот служит князю (должно быть,
тому самому Василию Ивановичу как его – Шаинскому, Шиловскому, что-то в этом
роде); «отроком» он остался доволен и готов заплатить лишние пятьдесят копеек.
Вообще-то недорого, даже по меркам 1914 года, не говоря уж про 2006-ой. Когда
же все-таки происходит эта странная ночная история, в каком хоть веке? Что до
Петра Первого, это точно…
«Убогий слуга», бесшумно ступая, выскользнул в низкую дверь,
и мужики остались одни.
– Два тинника, а? – прошептал Клюв, толкнув товарища локтем.
– Седни гульнем, Митьша!
Тот зашикал: тихо, мол. Подсеменил к двери, выглянул, но тут
же попятился обратно. В комнатку уже входил Ондрей Тимофеевич с серебряным
подносом в руках. На подносе кроме подсвечника стоял неуклюжий глиняный штоф,
две чарки и миска.
– Пейте, голуби, – промурлыкал Кот Котович. – То вино
боярское, сладкое, не про холопьи глотки варено. Рыжиком соленым закусите и
ступайте с Богом.
– А деньги? – встрепенулся Митыиа. Ондрей Тимофеевич потряс
кожаным кошелем, в котором звякнуло.
– Обрящете, не мнись. Только зрите у меня, шпыни, чтоб без
блазну. На устах запор, не то под топор.
«Шпыни» истово закрестились, забожились – клялись, что будут
молчать «яко рыбы водно-сущи» и «яко могилы зарыты».
Человек с желтыми глазами согласно покивал – мол,
ладно-ладно, верю. Налил каждому полную чарку. Мужики с поклоном взяли.
– Ради твово благоздравия. – И, разом запрокинув лохматые
башки, выпили.
– Ух, духовита боярская брага, – с чувством сказал Митына,
обтерев губы рукавом. – Спаси тя Господь, добр человек.
Причмокнул, потянулся за рыжиком, но гриб вдруг выскользнул
у него из пальцев. Митыиа жалобно всхрапнул, схватился руками за горло.
– Клюв, Клювушко… – просипел он и попытался ухватиться за
плечо напарника. Но тому тоже было плохо.
Безносый уронил чарку на пол, сложился пополам и тихо,
монотонно заойкал.
Ластик раскрыл глаза пошире. Чего это они?
Оба мужика осели на пол, будто их перестали держать ноги. А
бритоголовый нисколько не удивился. Смотрел, как те двое корчатся – и ничего.
Даже зевнул, прикрыв красногубый рот ладонью.
– Ду…ше…губ, – выдохнул Митьша. – Зельем… опоил…
Чем-чем? Каким еще зельем?
– Околевайте скорее, псы, – лениво молвил Ондрей Тимофеевич.
– Томно ждать.
Отравил! – дошло наконец до Ластика. По-настоящему, ядом!
Шестиклассник так и вжался затылком в жесткое изголовье.
Неужели совсем-совсем отравил, насмерть?!
Похоже, что так.
Несчастные «шпыни» корчились на полу, разевали рты, но
звуков уже не издавали – должно быть, голосовые связки парализовало ядом.
Чтобы не видеть этого жуткого зрелища, не смотреть, как
позевывает хладнокровный убийца, Ластик закрыл глаза.
Ну, гад! Вот так, запросто, из-за мешочка с монетами, убил
двух живых людей!
Мамочки, зачем этому отморозку понадобился черноволосый и
белолицый мертвец? Для каких ужасных дел? А когда узнает, что «отрок» жив? Что
будет тогда?
Раздался непонятный шорох.
Ластик приоткрыл глаз и увидел, что злодей ногами
перекатывает бездыханное тело под лавку напротив, запихивает поглубже. То же он
проделал и со вторым трупом.
