– Дай ты ему свою стекляшку, – пожал плечами Юрка. – Жалко
тебе, что ли? Видишь, человек употел весь.
– Сказано – не дам, – отрезал князь-ангел – и поймал на себе
изумленный взгляд Марины.
Думал, она рассердится, что он смеет так разговаривать с
монархом. Но Марина, наоборот, ласково ему улыбнулась. Что бы это значило?
Немного выждав и убедившись, что алмаза не получит, доктор
Келли попросил:
– Тогда, принц, быть может, ты приложишь к Кристаллу ухо и
послушаешь? Ангельский слух гораздо тоньше человеческого.
Это сколько угодно. Ластику и самому было любопытно.
Он прижался почти вплотную к крутящемуся шару, но ничего
кроме скрипа и шелеста не разобрал.
– Увы, ты и в самом деле совершенно утратил ангельские
свойства, – разочарованно протянул англичанин. И, нагнувшись, прошелестел. –
Тем опаснее для тебя владеть Яблоком.
А царю с низким поклоном объявил:
– Увы, государь. Ничего кроме уже сказанного выведать мне не
удалось.
– О какой страшной опасности, угрожающей тебе в будущем,
хотели предупредить духи? – всхлипнула Марина. – Милый, я боюсь!
Было видно, что она напугана не на шутку – так сцепила
пальцы, что хрустнули суставы. Дмитрий обнял ее, поцеловал.
– Нам незачем гадать о будущем. Мы построим его своими
руками – такое, как нам захочется.
И так хорошо он это сказал – спокойно, уверенно, что Марина сразу
воспряла духом.
– Я верю тебе, мой император! – с восторгом вскричала она. –
Ты сильный и удачливый, ты можешь всё! Ах, скорей бы свадьба!
Царская свадьба
В светлый майский день Марина въезжала в ликующую Москву.
Дюжина белых в черных яблоках лошадей, каждую из которых вел
под уздцы дворянин хорошей фамилии, тянула ало-золотую карету августейшей
невесты. Тысяча царских гусар и две тысячи пеших стрельцов составляли почетный
эскорт.
Государь и его будущая супруга сошлись на мосту, где их
могли видеть все. Дмитрий был в белом кафтане, на белом же коне. С седла не
сошел. Зато полячка покинула карету, и, когда толпа увидела, как хороша
невеста, по обоим берегам прокатился восхищенный вздох.
Ради торжественной церемонии Марина Мнишек нарядилась в
московское платье, голову увенчала ажурным кокошником, еще и укрыла платком,
чтобы, не дай бог, не торчало ни единой прядки. Легко согнув тонкий стан,
поклонилась суженому до земли. Народ одобрительно загудел – уважает иноземка
стародавние русские обычаи.
Лишь теперь государь ступил на землю. Никаких объятий или,
сохрани господь, поцелуев – милостиво кивнул, позволяя невесте распрямиться, и
на мгновение коснулся ее руки, да и то через кисейный платок.
Князь Солянский, сидевший на вороном коне с кремлевской
стороны моста, махнул шапкой – подал знак, и спрятанный внутри полотняного
балагана оркестр из ста музыкантов ударил туш.
Это Ластик хотел Юрке сюрприз сделать, два дня репетировал с
гуслярами, дудочниками, литаврщиками и ложечниками. Оркестров на Руси испокон
веку не бывало, музыканты долго не могли взять в толк, чего от них хотят, да и
со слухом у шестиклассника Фандорина было не очень. «Паа-ра-па-ПАМ-П АРАМ-ПАМП
AM! ПАРА – ПА – ПАМ – ПАРАМ-ПАМПАМ!» – надрывался князь, пытаясь изобразить
туш. В конце концов охрип, но простая вроде бы мелодия никак не давалась.
Отсутствие партитуры оркестр компенсировал громкостью – со
всех сил ударил в медные тарелки и барабаны, завизжали свирели, забренчали
гусли. Над Кремлем взвились перепуганные птицы, а некоторые особенно
впечатлительные горожанки даже попадали в обморок.
На этом торжественная встреча и закончилась. Государь
вернулся во дворец, а невесту повезли в Вознесенский женский монастырь, где
она, согласно обычаю, должна была провести пять дней в добровольном заточении,
вдали от мужчин.
Монастырь был выбран неслучайно – там теперь жила Марья
Нагая, в иночестве Марфа, мать царевича Дмитрия, еще прошлым летом доставленная
в Москву из дальней ссылки.
Ластик очень боялся, что царица разоблачит самозванца, но
Юрка был беспечен. «Узнает, как миленькая, – говорил он. – Думаешь, охота ей в
глуши сидеть, на хлебе да воде? А так она государевой матерью будет.
Представительницам эксплуататорского класса сладкая жизнь дороже всего».
И оказался прав. Встреча вдовицы с чудесно обретенным сыном
прошла на виду у многочисленной толпы и была столь трогательна, что над
площадью стоял сплошной всхлип да сморкание.
Государыню-матушку с комфортом устроили в кремлевской
Вознесенской обители, царственный же сын остался жить-поживать во дворце, к
полному взаимному удовлетворению.
Выборные горожане проводили августейшую невесту к будущей
свекрови в Кремль и лично убедились, что карета скрылась за крепкими
монастырскими воротами. Моментально разнесся слух, что полячка готовится
принять православную веру, и это всей Москве очень понравилось.
А еще больше понравилось, что с этого дня в столице начались
празднества и гулянья, с музыкой и бесплатным угощением. По царскому
распоряжению, вина народу не давали, лишь квас да сбитень, но выпивкой
православные разживались сами, так что пошло всеградно питие и веселие зело
великое.
Сенат в эти дни не заседал, весь царский двор готовился к
свадебному пиру. Одному князю Солянскому было не до праздников – он исполнял
ответственную, но занудную службу: представлял особу государя при августейшей
невесте.
Кроме него никто для этой церемониальной роли не годился,
потому что взрослым мужчинам недуховного звания вход в женский монастырь был
заказан, князь же Солянский, хоть и почитался за первого вельможу Московского
царства, числился пока еще не в мужах, а в отроках.
По обычаю, невесту полагалось «оберегать», то есть следить,
чтоб ее не похитили или, того хуже, не сглазили. Во избежание первого вкруг
стен монастыря стояли караулом стрельцы и польские жолнеры (хотя предположить,
что кому-то взбредет в голову красть цареву суженую из Кремля, было
трудновато). Гарантию от «черного глаза» обеспечивал лично князь-ангел.
Работа у Ластика была такая: разряженный в пух и прах, во
всей парчово-собольей сбруе, он сидел в покоях Марины и ровным счетом ничего не
делал. Просто наблюдал, как Юркина избранница готовится к свадьбе и управляется
со своей шумной свитой. Смотрел и восхищался.
