Ответить на это было нечего. На лестнице грянул залп,
раздались крики. Мятежники добрались и сюда! Фрейлины снова завизжали.
– Тихо вы, гусыни! – топнула ногой царица. – Забейтесь по
углам и молитесь!
Сама, однако, прятаться не стала. Решительной походкой вышла
в коридор и двинулась прямо к лестнице.
Ластик, как обещал, не отставал от нее ни на шаг.
– На-кося, выкуси! – орал кому-то Басманов, смахивая с шеи
кровь – кажется, воеводу оцарапало пулей. – Зарядов у нас много, на всех вас
хватит! А тебе, Васька-изменник, я брюхо прострелю, чтоб не сразу издох,
помучился!
Семеро солдат, опустившись на одно колено, держали мушкеты
наизготовку. Лица у них были застывшие, напряженные.
Заговорщиков Ластик не увидел, лишь на лестнице, по ту
сторону решетки, лежали два неподвижных тела – одно ничком, другое навзничь.
– Сам Васька тут! – азартно сообщил Басманов, оборачиваясь.
– Уговаривал покориться, рычаг поднять. – Он показал на торчащую из стены
железную палку, такую же, как на государевой половине. – Пальнул я в него, пса,
да не достал! Шла бы ты, государыня. Не ровен час пулей зацепит.
Не слушая его, Марина приблизилась к самой решетке.
– Князь Василий Иванович! Ты на моей свадьбе тысяцким был!
Руку мне целовал! Называл ясновельможной царицей!
– Ты и есть царица! – откликнулся откуда-то снизу, из
укрытия, Шуйский. – А что по ошибке за самозванца вышла – не твоя вина. Он и
тебя обдурил, как нас. Не бойся, Марина Юрьевна, мы тебе зла не содеем.
Отпустим с почетом в Польшу, и все самозванцевы дары при тебе останутся: меха,
каменья драгоценные, золото. На том крест целую, во имя Отца, Сына и
Свята-Духа! И поляков резать не станем! Нам только одна голова нужна,
Отрепьева, а с королем Жигмонтом нам ссориться не к чему!
Как ловко подкатывается, как мягко стелет, покачал головой
Ластик.
Легонько отодвинув царицу, Басманов просунул руку с пистолем
между прутьев, выстрелил.
– Ах, увертлив, змей! Сызнова не попал! Поговори-ка с ним
еще, матушка, а я перезаряжусь.
Воевода присел на корточки. Сыпанул из рожка пороху, забил в
дуло пулю, проверил, не сбилось ли кресало. Пистоль у Басманова был
самоновейший, кремневого боя.
– Сволочь какая Шуйский, – озабоченно сказал Ластик царице.
– Это он клин между Дмитрием и поляками вбивает.
Марина рассеянно улыбнулась, не глядя на него. Сделала два
маленьких шажка назад.
И вдруг сделала вот что: приложила свой пистоль к
воеводиному затылку да спустила курок.
Полыхнул огонь, оглушительно ударил выстрел, и здоровяк
Басманов, наверное, так и не поняв, что произошло, ткнулся лицом в пол. Резко
запахло паленым волосом.
Ластик задохнулся. Сошла с ума! Только это и пришло ему в
голову.
– Гляди, князь Василий, ты перед всеми крест целовал! –
звонко крикнула Марина.
Отшвырнула пистоль, схватилась обеими руками за рычаг,
дернула – и решетка поползла вверх.
По лестнице с ревом и топотом бежала толпа.
Смела с дороги растерявшихся немцев, Ластика отшвырнула в
сторону.
– Бей вора! Лови самозванца! – вопила сотня глоток.
Вжавшись в пол за богатырским телом убитого воеводы, Ластик
видел, как последним поднялся Шуйский – в остроконечном шлеме, в полированном
панцыре.
– Царицу увести! – зычно крикнул боярин. – Девок ее не
трогать! Кто порешит самозванца – тыщу рублей даю! Живой он нам не надобен!
И тут, впервые в жизни, Ластику захотелось убить человека.
Он вынул из безжизненной руки Басманова заряженный пистоль. Стрелять умел –
Юрка показывал. Всего-то и надо отвести курок, да спустить. С такого расстояния
Шуйского и доспех не спасет. А потом будь что будет. Пускай хоть на части
разорвут.
А Камень? – спросил Ластика строгий голос, донесшийся не
извне – изнутри. Если тебя на части разорвут, что будет с алмазом? Помочь другу
ты теперь ничем не можешь. Беги, спасай Россию.
Ластик, всхлипнул, сунул оружие за пояс, поднялся на
четвереньки. Кое-как выполз на пустую лестницу, там поднялся на ноги и побежал
выручать несчастное отечество.
По Кремлю носились осатаневшие люди с налитыми кровью
глазами. На мальчишку с пистолем внимания никто не обращал, только один стрелец
остановился и дал затрещину:
– Кыш отсюда, малец, пока не прибили сгоряча! Неча тебе тут
делать!
Хорошо все-таки, что у них тут нет телевидения – не то
признал бы кто-нибудь князь-ангела Солянского, самозванцева брата.
Ластик бежал к Боровицкой башне, размазывая по лицу слезы.
Юрка парень лихой, его так просто не возьмешь, нашептывала
дура-надежда. Может, как-нибудь вырвется.
Но Маринка-то, Маринка!
Головой в омут
Как проскочил через никем не охраняемые Боровицкие ворота,
как поднимался на Ваганьковский холм, Ластик не запомнил.
Просто бежал себе, задыхался, хлюпал носом – и вдруг
оказался у знакомого бревенчатого тына.
Плана действий никакого не выработал. Времени не было, да и
после всех потрясений голова совсем не работала. Может, как до дела дойдет,
само придумается?
Протиснулся в щель, шмыгнул во двор – а там Соломка. На том
самом месте, до которого проводила его час назад, когда он убегал спасать Юрку.
Ждала, значит. Никуда не уходила.
Но встретила не радостно – сердито.
– Как есть дурной! Так и знала я! – зашипела боярышня. –
Сказано же – нельзя тебе сюда! Не пущу!
И руки растопырила. Но, разглядев заплаканное лицо
князь-ангела, охнула, прикрыла рот ладонью.
– Не знаю. Плохо.
– А коли плохо, то уноси ноги, Христом-Богом молю! Искать
тебя будут. Вот. – Она стала совать ему какой-то сверток. – Платьишко, у своей
Парашки взяла. Девчонкой переоблачись, авось не признают. В узелке мед, тот
самый…
Ластик узелок не взял.
– Заберу свой алмаз. И Книгу. Тогда уйду, – хмуро сказал он.
– А Шарафудин?
– У меня вон что, – показал Ластик басмановский пистоль.
