Неудивительно, что власти так настойчиво добивались от патриарха Тихона, а затем от его преемников права контролировать состав епископата: пока это требование, бывшее важнейшим, хотя и негласным, условием «легализации» церковного управления, не было выполнено, Церковь, возглавляемая пастырями-исповедниками и опиравшаяся на поддержку верующей массы, была непоколебима. Ликвидация Церкви пошла беспрепятственно только после того, как церковное управление начало дополнять судебно-административные репрессии над иерархами репрессиями церковно-каноническими, увольняя с кафедр сосланных исповедников и ставя на их место лиц, удовлетворяющих требованиям властей. Пока Церковь сохраняла внутреннюю чистоту и верность своим каноническим основам, она успешно противостояла натиску всех врагов.
Между тем этот натиск становился все более изощренным. Для подкрепления своего «канонического» фундамента, опиравшегося всего лишь на справку патриарха Тихона о передаче канцелярии и на решения незаконного Поместного собора 1923 г. (состоявшегося за месяц до освобождения патриарха!), «низложившего» патриарха Тихона, – обновленцы обратились за помощью к восточным патриархам.
Угрожаемое положение Вселенского константинопольского престола, подвергнутого жесточайшим репрессиям со стороны правительства Кемаля Ататюрка, подталкивало константинопольских патриархов и тесно с ними связанных глав других восточных Церквей на исторически давно проторенный путь – добиваться политической поддержки от русского правительства. Обновленцы обещали такую поддержку «выхлопотать» и всячески приподнимали авторитет Восточных патриархов. За это от них требовалось признать обновленческий Синод единственным законным возглавлением Русской церкви, патриарха Тихона – виновником церковной разрухи, а сам институт патриаршества, как родившийся в ненормальных условиях революционного времени, – неуместным и вредным для Русской церкви. Хотя и не без колебаний, некоторые из Восточных патриархов, не сумев достаточно разобраться в ситуации, на это пошли. Решающим «аргументом» был для них факт «легализации» обновленческого ВЦУ советским правительством. Лишь после того, как митрополит Сергий сумел добиться такой же легализации, как и обновленцы, Восточные патриархи признали также и его Синод и стали призывать к объединению «двух частей» Русской церкви – обновленческой и сергианской.
Над Православной церковью, начиная с 1924 г., нависла реальная опасность «разбойничьего» Вселенского собора, на котором должны были доминировать советские обновленцы. Только благодаря грозному Божьему знамению Церковь была на сей раз избавлена от этого великого искушения. В 1927 г., когда все препятствия к созыву дважды назначенного и откладывавшегося «Вселенского собора», казалось, были устранены, произошло (11 июля) сильное землетрясение в Иерусалиме и его окрестностях, вынудившее Иерусалимского патриарха отказаться от участия в подготовке Собора, из-за этого снова отложенного на неопределенное время…
И все же поддержка обновленцев Восточными патриархами была одним из величайших духовных бедствий, обрушившихся на Русскую церковь. Всем бедствиям победно противостояло величие патриаршего сана, его благодатная сила, в которой проявлялось могущество пастыреначальника Церкви – Самого Господа Иисуса Христа. «На камне сем воздвигну Церковь Мою, и врата адовы не одолеют Ее», – сказал Спаситель об апостоле Петре, и святейший патриарх Тихон достойно нес свое первосвятительское Петрово служение.
Последней надеждой обновленцев и их покровителей оставалась смерть патриарха Тихона, надежда на то, что, потеряв патриаршее церковное возглавление, русские архиереи в большинстве своем не смогут самостоятельно управлять Церковью и снова потянутся к обновленческому Синоду, влекомые столь трудно искоренимой привычкой иметь над собой хоть какое-то «начальство».
«Надежды» эти на смерть патриарха Тихона удивительно скоро сбылись.
26 ноября/9 декабря 1924 г. состоялось покушение неизвестных лиц на жизнь святейшего патриарха – лишь по ошибке вместо него был убит его келейник.
А вскоре, в день Благовещения, 25 марта/7 апреля 1925 г. патриарх Тихон скоропостижно скончался при не вполне ясных обстоятельствах (подробности см. в «Датах и документах»). Вот как описывает его последние минуты ленинградский протоиерей Н.:
«Около 10 часов вечера святейший потребовал умыться и, с необычайной для него строгостью, «серьезным тоном, к которому я не привык, – рассказывал его новый келейник (Константин Пашкевич), – сказал:
– Теперь я усну… крепко и надолго. Ночь будет длинная, темная-темная…
Минута проходила за минутой, святейший лежал с закрытыми глазами. После маленького забытья святейший открыл глаза и спросил:
– Который час?
– Без четверти двенадцать.
– Ну, слава Богу, – сказал святейший, точно только этого часа он ждал, и стал креститься…»
Все существующие и существовавшие течения и группировки в Русской церкви (кроме обновленчества) единодушно признают, что носителем духовной традиции Поместного собора, хранителем полноты и единства Русской церкви был на протяжении всего своего служения святейший патриарх Тихон. Своей благодатной мудростью и глубоко православным духом церковного братолюбия он сумел удерживать вокруг себя разнородные, тяготевшие к взаимному разрыву, захватываемые мирскими страстями и раздорами человеческие элементы Церкви. В то же время он был и остается символом духовного единства России, пастырем и предстоятелем всего русского народа.
Но в то время душа русского народа была глубоко и трагически разделена. Два имени символизируют это разделение: Ленин и патриарх Тихон. Нравственное противостояние этих двух личностей образует эпицентр революционной эпохи. Дело было даже не в том, какое из этих имен пользовалось большим авторитетом в народной массе, а в том, что пока существовала Церковь, чтущая патриарха Тихона, – у России оставался выбор, и об окончательной победе духа революции говорить не приходилось. Для государственной власти, как таковой, Церковь ни в какой мере не была помехой, скорее, напротив, опорой и поддержкой. Однако для революционной партии, представляющей собой с духовной точки зрения некую псевдорелигиозную секту, примирение с Церковью было невозможно – во всяком случае, с Церковью патриарха Тихона; в Церковь же обновленческую народные массы не пошли.
«Тихоновская» Церковь не представляла собой никакой активной политической силы, но само ее существование, сам дух ее служили непрестанным обличением и осуждением духа революции; терпеть такое положение революционная партия могла лишь временно и вынужденно, но первостепенной задачей для нее оставалось – сломить нравственную основу Церкви, растлить ее изнутри, изгнать из нее непереносимый для революции дух исповедничества, дух верности Христу и Его Царству. А конечная цель могла быть только одной – стереть самую память об этой Церкви из души народной. В какой мере этот замысел удастся осуществить, что противопоставит Церковь этому замыслу, сумеет ли она устоять духовно, должны были показать предстоящие годы и десятилетия… Поместный собор и патриарх Тихон оставались надежными ориентирами в предстоящей духовной битве.
