В начале 1989 года при поддержке Ярузельского произошли переговоры «Круглого стола» с относительно умеренной целью легализации «Солидарности» в рамках того, что оставалось от коммунистической системы. Вскоре в повестку переговоров были включены и требования демократических выборов. Польские телезрители стали свидетелями эпохального рукопожатия между Лехом Валенсой и генералом Ярузельским. Роль Бжезинского была неофициальной, он действовал за кулисами, но его незримое присутствие обеспечивало более прочную связь между активными участниками процесса. «Я не верю, что «Круглый стол» был бы возможен без Бжезинского, – вспоминал Ян Новак. – Он имел влияние на администрацию Буша и на американскую дипломатическую службу; за сценой он убеждал обе стороны в важности мирного урегулирования. В «Солидарности» он пользовался огромным авторитетом – как и до некоторой степени у Ярузельского»
[207].
«Круглый стол» стал первым примером мирного и в конечном счёте успешного перехода от коммунизма к демократии, первым в истории случаем эволюционного прекращения коммунистического тоталитаризма. При этом в последующие годы представители правого крыла критиковали компромисс «Круглого стола» за его ограниченность и даже за циничный сговор элит. Но в 1988–1989 годах ситуация в Советском блоке оставалась крайне нестабильной. Была большая озабоченность, что если она выйдет из-под контроля, то приверженцы жёсткой линии в Кремле предпримут попытку остановить этот процесс и повернуть его вспять. Бжезинский полагал, что некоторые элементы в польской секретной полиции и в партийном аппарате специально принуждали советских консерваторов совершить политическую интервенцию в самый последний момент. Было достаточно просто убедить «ястребов» из Кремля, что Польша до сих пор представляет собой важное звено для сообщения с 380-тысячной группировкой войск в Восточной Германии. И было неясно, как Советский Союз отреагирует на перспективу объединения Германии в центре Европы.
В мае 1989 года Бжезинский по приглашению американского посла посетил Варшаву и сам стал свидетелем того, как «Солидарность» заручилась подавляющей поддержкой польского народа, а также свидетелем отречения от коммунистического правительства. В августе 1989 года президент Ярузельский назначил премьер-министром Польши Тадеуша Мазовецкого, представителя католической интеллигенции и ключевого советника «Солидарности». «Это наиболее важные и радикальные перемены в Восточной Европе и в советском мире со времени смерти Сталина, – говорил Бжезинский. – И они окажут огромнейшее влияние на будущее коммунизма и связей между Востоком и Западом… Мы наблюдаем конец целой эпохи»
[208].
Год продолжал преподносить свои сюрпризы. В октябре Бжезинский посетил Москву, где ему устроили овацию в Дипломатической академии. Строуб Толботт взял у него интервью для журнала «Тайм», заголовок которого полностью отражал всё его содержание: «Торжество сторонника жёсткого курса». Сам же Бжезинский в интервью высказывался осторожно: «Сейчас время задать себе вопрос – как нам креативно и исторически отреагировать на явный крах Советского Союза? Мы можем либо активно создавать новый мир, либо позволить разваливаться старому, некоторые обломки которого могут даже угрожать нам самим».
Через несколько недель коммунистические режимы Восточной Европы пали в результате мирных «бархатных» революций.
Месяц спустя, в ноябре 1989 года, Лех Валенса приехал в Вашингтон для выступления в Конгрессе Соединённых Штатов. «Мы не разбили ни единого окна, – сказал Валенса. – Но мы были упрямыми, очень упрямыми и готовыми пойти на страдания. Мы знали, чего мы хотим. И в конце концов мы оказались сильнее»
[209]. В зале присутствовал и Збигнев Бжезинский. «Я знал Бжезинского много лет, – вспоминал один из членов «Солидарности». – Это был очень гордый человек, редко демонстрирующий свои эмоции. Но в тот вечер я увидел, как он смахивает слезы радости с глаз. Это было трогательное мгновение».
Глава 11. Свидетель «Большого провала» в Москве 1989 года
Марин Стрмецки
Поздней осенью 1989 года Збигнев Бжезинский находился на борту самолёта, отправлявшегося в Москву, где он должен был участвовать в профинансированной из частных источников американо-советской конференции о будущем Восточной Европы
[210]. Когда в тот облачный день самолёт вынырнул из облаков и стал опускаться на посадку, в иллюминаторе стали постепенно проявляться черты столицы, переживающей социально-экономический упадок. Даже окраины Москвы походили на картины 1950-х годов в Апаллачах, если не превосходили их по безнадёжности. Дороги в ямах и грязи, дачные домики из разнокалиберных досок и жестяных листов, клубы тёмного дыма из покосившихся труб. После приземления Бжезинский и остальные члены американской делегации пересекли зал московского международного аэропорта, во многом походившего на типичный терминал страны третьего мира – грязный, пыльный и построенный в устаревшем модернистском стиле. Делегация быстро прошла зону таможенного контроля без декларации. Вдоль другого коридора толпились советские граждане, пользовавшиеся любой возможностью раздобыть за рубежом почти отсутствующие дома потребительские товары. Такой встретила американцев сверхдержава, которая на протяжении семидесяти лет тратила огромные ресурсы на военное соперничество с Западом и на достижение мировой революции.
Бжезинский только что опубликовал книгу «Большой провал: рождение и смерть коммунизма в XX веке», и в ней он утверждал, что коммунистический мир вошёл в стадию системного кризиса, который должен привести к краху этого идеологического эксперимента. В своём вашингтонском офисе в Центре стратегических, международных исследований, где он занимал должность старшего научного сотрудника и советника, он каждый день пристально наблюдал за всеми событиями коммунистического мира. С неизменным вниманием читал он ключевые статьи в советской прессе, переводимые и публикуемые Информационной службой иностранного вещания при правительстве США. Сидя в удобном кресле, он методично просматривал доклады в мягких бежевых обложках, откладывая отдельные статьи в прозрачные папки с ярлычками. К наброскам глав он приступил в самом начале 1988 года, а закончил рукопись в августе. Общий замысел «Большого провала» стал интеллектуальной схемой, которая определила ход дискуссий в Москве и легла в основу как вопросов Бжезинского, так и выдвигаемых им аргументов.
