Нелюбовь Бжезинского к ограничивающим мышление жёстким и абстрактным идеологическим категориям в ущерб тщательному исследованию и пристальному анализу социальной реальности служит ещё одной его отличительной особенностью, как стратегического мыслителя. Бжезинский в действительности мастер не столько стратегии, сколько государственного управления. Американцы часто используют эти слова как синонимы, но между этими двумя терминами есть глубокая – и часто недооцениваемая – разница. Стратегия имеет отношение к внешней политике и реагированию на различные опасные ситуации в мире. Это умение сопоставлять ресурсы и цели в контексте отношения государства с другими государствами. Государственное управление – это умение координировать внутреннее (внутреннюю политику) с внешним (внешней политикой), балансируя между вызовами и возможностями. Например, в текущих обстоятельствах Соединённым Штатам необходима стратегия для выстраивания отношений с Китаем и Восточной Азией, но нам также необходимо и умение управлять государством, чтобы соотносить экономические вызовы (отчасти вызванные внутренними проблемами и отчасти являющиеся следствием международного окружения) с этой стратегией. Истинный стратегический мыслитель – настоящий государственный деятель, озабоченный пресловутой «большой картиной», размывающей искусственные границы между «международным» и «внутренним».
Настоящий стратегический мыслитель должен знать то, что происходит в Федеральном резерве и в министерстве финансов, точно так же, как и должен знать, что происходит в Государственном департаменте и в министерстве обороны. Более того, стратегическому мыслителю нужно учитывать меняющиеся социальные и культурные переменные, часто находящиеся за пределами обыденного политического кругозора. Недостаточно просто прочитать конспект истории; необходимо знать историю в истинном смысле этого слова: нас интересует не только то, что и когда происходило, но то, что эти события говорят нам о человеческой природе, особенно в том, что касается политических и социальных конфликтов между народами и внутри стран. Первой книгой Бжезинского, в которой он уделяет внимание этим соображениям, стала книга «Между двумя эпохами: роль Америки в технотронной эре» (1970); пожалуй, это даже лучшая его книга среди всех, поскольку в ней он пытается найти практическое применение социальной науки к американскому государственному управлению в поистине глобальном масштабе
[299]. Если другие политологи и мыслители были увлечены своими «великими» идеологическими конструкциями, в действительности отражавшими лишь отдельные фрагменты социальной реальности, Бжезинский начинает с философии, переходя к истории и социологии науки и технологии. Технология, и в особенности кибернетическая технология, разрывала устоявшиеся связи между образом жизни людей и исповедуемыми ими ценностями. Технотронная эра, как утверждал Бжезинский, будет настолько же отличаться от индустриальной эры, как индустриальная эра отличается от сельскохозяйственной. Растущее несоответствие между социальной реальностью и системой верований, и то, как правители понимают это расхождение и стараются преодолеть его, будет подталкивать социальные организации в направлениях, общим в одних отношениях, но угрожающе противоречащим в других. В то время было не так уж много людей – как немного их и сейчас – кто мог бы размышлять таким широким и синкретическим образом о глобальном положении дел, и при этом ещё и делать практические выводы в различных областях формирования политики.
Бжезинский всегда старался исследовать большую общую картину в контексте глобальных социальных данных. Будучи по образованию, скорее, социологом, а не историком или экономистом, он всегда обращал внимание на данные, но не давал себе увлечься ими; он всегда считал, что происходящее за пределами политического обзора, глубоко внутри общества, служит ключом для определения того ускользающего понятия, что мы называем будущим. В качестве примера, в своём знаковом эссе, опубликованном в первом выпуске «Американ интерест», он в очередной раз затронул свою старую тему – феномен пробуждения глобальной политики, которая усложнит американскую внешнюю политику в этом столетии, но и предоставит Америке большие возможности
[300]. Подход Бжезинского можно в каком-то смысле назвать социальной судебной экспертизой, только в этом случае речь идёт о событиях будущего, а не прошлого. По-другому её можно описать не как «исключительно правительственный», а как «социально-общемировой» подход к случайным ингредиентам международной реальности.
Как в своей прежней роли эксперта по Советскому Союзу, так и в своей последующей роли глобального стратегического мыслителя, Бжезинский по сравнению с большинством аналитиков всегда уделял больше внимания так называемым случайным факторам. В этом отношении все настоящие стратегические мыслители сходятся: они стремятся рассматривать кантианское единство во всём многообразии, и они признают, что многообразие это может расширяться. Фокус (который удаётся немногим) здесь состоит в том, чтобы отточить свою интуицию до того, чтобы из, казалось бы, не связанных между собой тенденций и явлений сплести общую ткань реальности. Для этого не существуют заданные формулы, проверенные уравнения или заданные методы. Мастерство достигается за счёт открытого отношения к субъекту исследований, в частности, благодаря умению учиться на своих ошибках (или на чрезмерном энтузиазме) и избегать слишком лёгких и быстрых способов мышления по аналогии. Наблюдать за тем, как Бжезинский исследует вопрос, означает быть свидетелем проявления его интуитивных способностей. При этом едва ли не слышишь, как поворачиваются шестерёнки, и видишь грань между быстротой и спешкой. Во время размышлений у него появляется особое выражение глаз, говорящее об уважении к сложности предмета исследований – уважение, которое должен испытывать любой, кто собирается стать стратегическим мыслителем.
И, наконец, настоящие стратегические мыслители склонны испытывать «профилактический оптимизм», или, выражаясь иначе, не бояться игры. Это вопрос темперамента, а не интеллекта. Такой черте характера невозможно научиться. Но эта черта настолько развита у государственных деятелей, что немногие посторонние способны её оценить: твоя работа заключается в том, чтобы заставить действовать какую-то политику, но ты не можешь выполнить свою работу хорошо, полагаясь на методы, в эффективности которых не уверен, или которые, по твоему мнению, не всегда приводят к успеху. Преимущество такого подхода состоит в том, что без него почти невозможно преуспеть; недостаток же его в том, что инсайдеры часто последними осознают, что всё пошло не так, как задумывалось. Получается, что динамика когнитивного диссонанса не учитывает вопросы эффективности.
Что касается Бжезинского, то он заслужил свой профилактический оптимизм. Холодная война, главное противостояние его времени, закончилась победой не только для Соединённых Штатов и Запада в общем, но и для его родной Польши. Этот опыт доказывает не только эффективность тактики последовательных шагов, но и возможность достижения триумфа с её помощью. Заодно в рамках этого общего успеха этот опыт дал важный урок – Бжезинский не позволил своей партии попасть под влияние демократов, потерявших чувство стратегического баланса и боевой задор. Во время президентской кампании 1988 года он отдал предпочтение Джорджу У. Г. Бушу, а не кандидату от своей партии, а ведь принять такое стратегическое решение было далеко не просто. И действительно, с точки зрения личной перспективы Бжезинского, победа над крылом Макговерна в Демократической партии была, возможно, более трудной стратегической задачей, чем отправить СССР, по выражению Троцкого, «в мусорную корзину истории».
