животное, лишает его возможности двигаться. Подобный метательный снаряд, называемый лассо, и сейчас еще в ходу у аргентинских пастухов – гаучо.
Дельту Ла-Платы испанцы приняли за пролив, ведущий в «Южное море». Когда тщательные поиски пролива в этом месте не увенчались успехом, Магеллан повел свои корабли еще дальше к югу. По пути моряки заходили во все бухты, надеясь найти этот пролив, и охотились на пингвинов, несмотря на то, что мясо этих пернатых жестко и малопитательно.
Наконец, достигнув 49°39? южной широты, флотилия 31 марта 1520 года вошла в удобную бухту, названную гаванью Сан-Хулиан (св. Юлиан). Здесь Магеллан решил остаться на зимовку.
Однажды, после двухмесячного пребывания на этом безлюдном, суровом берегу, испанцы увидели человека, показавшегося им настоящим гигантом. Когда на него обратили внимание, он стал петь и пустился в пляс, посыпая себе голову землей. Это был патагонец. Магеллан знаком пригласил его на корабль, и туземец без боязни сел в посланную за ним лодку. Все, что он видел на корабле, приводило его в крайнее изумление. Но больше всего он был поражен, когда его подвели к большому металлическому зеркалу. «Когда он увидел в зеркале свое лицо, – пишет Пигафетта, – он был страшно испуган и шарахнулся назад, опрокинув при этом на землю четырех наших».
Магеллан дал туземцу несколько погремушек, зеркальце, гребешок и отпустил на берег. Хороший прием, оказанный ему белыми людьми, ободрил его соплеменников, не замедливших явиться к месту стоянки. На корабль прибыло еще восемнадцать гостей – тринадцать женщин и пять мужчин. Рослые, широколицые, краснокожие, с желтой каймой вокруг глаз и с волосами, выбеленными известью, они были закутаны в шкуры гуанако (разновидность ламы) и обуты в широкие меховые сапоги, что и дало испанцам повод назвать их «патагонцами» (большеногими). Роста они были, однако, не столь уж гигантского, как это показалось нашему простодушному рассказчику, так как в действительности рост патагонцев достигает в среднем 1,72-1,92 метра, что, во всяком случае, превышает средний рост европейцев. Вооружение патагонцев состояло из короткого массивного лука и тростниковых, стрел, снабженных острыми наконечниками из кремня.
Желая доставить в Европу несколько туземцев, капитан-генерал пошел на лукавство, которое мы назвали бы сейчас гнусным и отвратительным. Но нельзя забывать, что в XVI веке, когда на негров и индейцев смотрели как на животных, такой недостойный образ действий никем не осуждался, Магеллан вручил патагонцам так много всяких подарков, что они уже не в силах были захватить заманчивые железные кольца, соединенные толстой цепью. Тогда им посоветовали надеть эти кольца на ноги, что они и сделали без малейшего недоверия. Матросы заперли на кандалах замки, и патагонцы очутились в плену. Невозможно описать охватившую их ярость, когда они поняли, что стали жертвой обмана, достойного скорее дикарей, чем цивилизованных европейцев! Затем испанцы попытались захватить еще двух туземных женщин, но во время погони один из матросов был ранен отравленной стрелой, вызвавшей почти мгновенную смерть. Этот печальный случай заставил испанцев отказаться от своего намерения.
Патагонцы – прекрасные охотники. Больше всего они ценят мясо и шкуры гуанако. После удачной охоты они наедаются до отвала, потому что охота далеко не всегда бывает успешной и нередко им приходится голодать. Прожорливость патагонцев привела Пигафетту в изумление: «Каждый из захваченных нами великанов съедал по корзине сухарей и залпом выпивал полведра воды».
Предвидя продолжительность зимовки и не надеясь пополнить съестные припасы в этой суровой стране, Магеллан приказал экономить провизию и установить для людей строгий рацион. Необходимо было дотянуть до весны, не подвергая экипаж большим лишениям, чтобы потом добраться до более плодородных мест. Но эта мера усилила недовольство матросов, и несколько офицеров, стоявших на стороне Хуана де Картахены, решили вызвать возмущение.
«Зима,-говорили подстрекатели, – будет суровой и продолжительной; эта пустынная земля тянется к югу до самого полюса, и нет никакой надежды отыскать пролив, ведущий в Южное море; люди не вынесут предстоящих лишений, и эта бесполезная затея обрекает на гибель всех участников экспедиции; пора уже отказаться от безнадежных поисков пролива и, пока не поздно, вернуться в Испанию. Если же Магеллан будет упорствовать, надо заставить его силой подчиниться требованию большинства!»
Магеллан, твердо решив или умереть, или довести предприятие до благополучного конца, собрал на берегу всех офицеров и матросов и обратился к ним с речью.
«Я не могу вернуться и не вернусь! – заявил он. – Сам король определил маршрут нашей экспедиции, и ни под каким предлогом я не соглашусь его изменить. Я поведу корабли дальше на юг, пока не достигну конца этой земли или не встречу какого-нибудь пролива. Что же касается продовольствия, то людям не на что жаловаться: если рацион их не удовлетворяет, они могут восполнить недостающее охотой или рыбной ловлей. Ни в хлебе, ни в вине у нас не будет недостатка, если только мы не допустим излишеств. Лучше испытать самые тяжкие лишения, чем с позором вернуться в Испанию. С этим согласятся все, в ком жив еще доблестный дух кастильцев!»
Магеллан надеялся, что его непоколебимое решение, выраженное в столь категорической форме, заставит недовольных замолчать и вернет ему расположение всего экипажа. Но он жестоко ошибся. Некоторые капитаны, и прежде всего арестованный Хуан де Картахена, были заинтересованы в том, чтобы поднять на кораблях мятеж.
Бунтовщики начали с того, что пробудили в испанцах их застарелую ненависть к португальцам. «Так как капитан-генерал – выходец из Португалии, то он не может быть искреннее предан кастильскому знамени, – говорили зачинщики мятежа. – Тайный умысел Магеллана – вернуться в Португалию, загладив свою вину перед королем Мануэлом. А потому этот португалец и поставил себе целью погубить всю испанскую флотилию! Вместо того, чтобы вести корабли к Молуккским островам, он хочет увлечь флотилию в страны вечного льда, в царство снега и холода, чтобы там отделаться от своих спутников-испанцев, а потом захватить корабли и вернуться с ними к себе на родину».
Сторонники Картахены усиленно распространяли среди матросов тревожные слухи, подготовляя тем самым почву для мятежа.
1 апреля 1520 года, в первый день пасхи, Магеллан пригласил к себе на обед всех офицеров флотилии. На флагманский корабль явились двоюродный брат Магеллана Альваро де Мескита, Антонио де Кока и еще два – три офицера. Гаспар де Кесада, капитан «Консепсиона», и Луис де Мендоса, капитан «Виктории», демонстративно пренебрегли приглашением. Обед прошел в тягостном молчании.
В ту же ночь Гаспар де Кесада, самовольно освободив заключенного на его корабле Хуана де Картахену, явился с тридцатью вооруженными людьми на корабль «Сан-Антонио» и потребовал выдачи капитана Альваро де Мескита. Когда штурман «Сан-Антонио» Хуан де Эллорьяга попытался выступить на его защиту, Кесадо воскликнул: «Разве мы откажемся от исполнения нашего долга по милости этого сумасшедшего?» – и нанес штурману четыре удара в руку обнаженным кинжалом.
