«Змея гораздо опаснее воина», – подумал он.
Куропатка это знала – и обратилась в бегство так же, как Сигурд бежал от конунга-клятвопреступника. Эта мысль наполнила его стыдом, когда он повернулся и помчался в сторону горящей деревни.
Зрелище, представшее его глазам, было в каком-то смысле страшнее того, от чего он убежал, однако Сигурд продолжал смотреть на жуткую картину, впитывал ее, несмотря на то, что его снова затошнило; но он сумел выдавить из себя только несколько капель слюны, потому что уже опустошил желудок раньше.
Они подожгли только кузницу, которая вспыхнула, словно погребальный костер, и огонь перекинулся на соседние дома; дом Асгота – видимо, потому что они боялись его хозяина; и жилище Харальда, «Дубовый шлем», – однако бревна всего лишь почернели, потому что были мокрыми; западное крыло загорелось, но слабо, от крыши поднимался пар и желтый дым.
Мертвые тела лежали там, где людей настигла смерть; на лицах застыло удивление, как будто даже сейчас они не понимали или не хотели принять то, что у них отняли жизнь. Кое-кто из мужчин пытался оказать сопротивление, судя по тому, что их тела покрывали раны; некоторые, похоже, проявили настоящее мужество и отвагу, потому что тут и там виднелась кровь, кое-где даже лужи на мокрой от дождя земле. Скорее всего, это была кровь тех, кто принес в Скуденесхавн смерть.
Дым над домом Асгота пах сушеными травами и специями и еще какими-то, не имеющими имени вещами, которые годи использовал для своих ритуалов. Как обычно бывает с дымом, он следовал за Сигурдом, жаля глаза и горло, извиваясь между домами убитых жителей деревни. Женщины лежали на земле с задранными юбками, обнаженными белыми ногами и окровавленными интимными местами. Их лица были самыми страшными из-за того, что им пришлось вынести перед тем, как завоеватели перерезали им горло, и, глядя на них, Сигурд даже мысленно боялся произнести имя сестры.
И тут он заметил, как одно из тел зашевелилось. Мужчина лежал на земле, упираясь подбородком в грудь, белые волосы скрывали его лицо, но Сигурд узнал в нем Солмунда, шкипера с «Олененка». Старик медленно поднял голову, и в этот момент Сигурд увидел на его груди рану, похожую на дружескую улыбку.
– Сигурд. Мальчик… – Голос старика был подобен порыву воздуха, вырывающегося из брюха рыбы, располосованного ножом, но в глазах еще теплилась жизнь. Сигурд присел на корточки рядом, радуясь возможности отложить на время новые страшные открытия. – Они пришли с востока, – сказал Солмунд, глядя на брошь Харальда на ремне Сигурда. – Налетели со стороны Букна, точно поганые блохи; мы даже не успели заметить, как они к нам подобрались. Видимо, сукины дети несколько дней стояли там лагерем.
Он поморщился от боли в груди, но, казалось, старался не смотреть на рану.
– Кто? – спросил Сигурд, хотя уже знал ответ.
– Рандвер, кто же еще? – выдохнул Солмунд. – Он и его ублюдки. – Старый шкипер широко раскрыл глаза, но не от боли, в них появилась надежда. – Твой отец… наш ярл здесь?
Сигурд хотел было соврать, но что-то подсказало ему, что в теле Солмунда осталось еще достаточно жизни, чтобы лгать ему. Кроме того, старик видел брошь на ремне Сигурда, и сам все понял.
– Мой отец мертв, – сказал он. – И брат, и все, кто ушел в Авальдснес. Они нас ждали, Бифлинди и его хускерлы.
– Значит, конунг не собирался награждать нас серебром, – с трудом проговорил Солмунд, горько улыбнувшись, и Сигурд покачал головой.
– Только оружие, – пробормотал он, убрав с лица пропитанные потом волосы.
– Похоже, ты дал им понять, что думаешь по этому поводу, парень, – сказал Солмунд.
Сигурд провел ладонью по лицу, посмотрел на руку и увидел, что она испачкана кровью и потом.
– Я сбежал, – признался он, чувствуя, что стыд, точно тяжелый булыжник, тянет его вниз.
– Твоя сестра будет рада, – проговорил старый шкипер.
– Моя сестра?
– Они забрали ее. И детей. Тех, кого не убили. Руна была среди них. Другие убежали – может, до сих пор продолжают прятаться, но они вернутся, когда поймут, что им ничего не будет угрожать. Руна не побежала.
– А моя мать? – спросил Сигурд.
– Не могу сказать, – покачав головой, ответил Солмунд. – Наверное, я потерял сознание на какое-то время, когда меня ранили. Но дерьмовцу, который это сделал, будет теперь не просто справляться с рогом для меда. – Он ухмыльнулся впервые за время разговора, и Сигурд сообразил, что старик что-то держит в костлявом кулаке. Солмунд раскрыл ладонь, и Сигурд увидел три отрубленных пальца цвета сырого хлеба. – Отхватил скрамасаксом перед тем, как он меня порезал. Теперь ему придется вытирать задницу рукой, которой он ест. – Неожиданно улыбка на его лице погасла. – Парни умерли как герои?
Сигурд посмотрел старому шкиперу в глаза, потом кивком показал на длинную рану у него на груди.
– Ты скоро с ними встретишься?
Солмунд взглянул на разорванную плоть и белую кость, видневшуюся в глубине.
– Нет, если ты сможешь меня зашить, пока у меня еще осталась кровь, – сказал он.
Сигурд кивнул.
– Пойду, поищу иголку.
Он выпрямился и увидел перевернутую детскую колыбель, валявшуюся на дороге между двумя загонами для скота. Свиньи исчезли – их забрали захватчики, чтобы отогнать в Хиндеру. Ребенка Сигурд нигде не видел, хотя не посмотрел в свинарнике, потому что мысленно уже представил его печальную участь.
Он подошел к восточному крылу отцовского дома, все еще сырому, чтобы разгореться по-настоящему, и слабой рукой, какой не помнил за всю свою жизнь, толкнул дверь. Внутри было заметно темнее, чем на улице, где вступил в свои права летний вечер, и Сигурд довольно долго стоял, не шевелясь, дожидаясь, когда глаза привыкнут к полумраку. Здесь тоже повсюду лежали тела жителей деревни, рабов его родителей и даже гончих Харальда Вара и Вогга. Запах смерти, крови, мочи и выпущенных внутренностей мешался с дымом очага и резкой вонью тлеющей соломы на крыше. За гобеленами, отделявшими комнаты его родителей от зала, Сигурд нашел мать.
Гримхильду не изнасиловали – по крайней мере, Сигурд не обнаружил никаких следов в тусклом, наполненном сажей свете двух масляных ламп, продолжавших гореть, как будто это был самый обычный вечер. Но он понял, что она сражалась, когда увидел скрамасакс, глубоко вошедший в ее грудь, и узнал ручку в форме оленьих рогов, знакомую, как рука матери, – подарок отца.
Сигурд знал, что Гримхильда умела обращаться с скрамасаксом, и не сомневался, что она сражалась, точно волчица; его не удивило бы, если б ему сказали, что один из людей Рандвера вернулся домой, лишившись своего мужского достоинства, оскопленный и дико визжащий от боли. Или и того хуже.
Он опустился рядом с матерью на колени и закрыл уставившиеся в потолок глаза. Потом дрожащей рукой убрал со лба рассыпавшееся золото волос и поцеловал холодную, словно камень, кожу. Левую руку ей практически отрубили ниже локтя – видимо, когда она подняла ее, чтобы защититься от меча или скрамасакса. Сигурду стало стыдно, что он смотрит на мать в таком состоянии, с изуродованной плотью и торчащей белой костью, поэтому юноша оторвал кусок ткани от подола юбки, забинтовал рану, и теперь рука выглядела целой.
