Брак с очевидным облегчением кивнул своему ярлу, сел и принялся обгладывать кость.
Брам пожал плечами. В зале снова зашумели, вновь рекой полился эль, заблестел жир на пальцах и бородах, а пламя в очаге и светильниках разгорелось ярче, словно бросая вызов ревевшей за стенами буре. Однако Брам уже не мог остановиться – как дождь и ветер, продолжавшие яриться снаружи.
– В этом зале полно овец и козлов, – не слишком громко заговорил он, но его скрипучий голос наполнил зал, точно звук железного напильника поперек волокон. Люди смолкли и вновь обратили на него взгляды. – Я видел больше твердости у угря, чем здесь. Когда мы в последний раз отправлялись в набег? – спросил Брам, прожигая горящими, словно угли, глазами тех, кто сидел рядом. – Когда ты собирал отряд? – Теперь он обращался к ярлу Отриггу, чье лицо стало мертвенно-бледным. – Днища твоих кораблей проедают черви, и они гниют у причалов. Твои воины становятся толстыми и мягкими, как сиськи Фригг, и там, где я когда-то слышал песнь меча, до меня доносится только пустая болтовня, достойная старух, сидящих у прялки.
Тут Брак снова встал и принялся вытирать жирные пальцы о рубаху, но, когда он посмотрел на Отригга, ярл отвернулся и не предложил ему сесть.
– Дерзкий негодяй! – резко сказала Холлвейг, глядя на мужа и призывая его немедленно что-то сделать.
– Тебе лучше придержать язык, Медведь, иначе я позабочусь, чтобы его вырвали с корнем! – брызгая слюной, прорычал Отригг, и его глаза вылезли из орбит, словно вареные яйца чайки. – Ты оскорбляешь меня в моем медовом зале? Ты утопил разум в моем эле, груда свиного дерьма. Пьяница!
– Лучше быть пьяницей, чем храфнасуелтиром, – заявил Брам, что вызвало гул, наполнивший зал, словно грохот грома на крыше мира, едва ли можно было оскорбить мужчину сильнее, чем назвать его тем, кто заставляет воронов голодать. Трусом.
– Ты забыл о своей клятве, Брам! – проревел Брак, наклоняясь над залитым элем столом и положив жирные пальцы на рукоять меча.
– Это ты забыл, что клятва не связывает меня с ярлом Отриггом, – ответил Брам.
– Я не забыл, – сказал ярл.
«А иначе и быть не могло», – подумал Медведь, вспомнив тот день, три года назад, когда он пришел в Стенвик, чтобы предложить ярлу свой меч.
– Я пью твой эль и ем мясо за то, что рычу на твоих врагов, – произнес Брам, – но у тебя нет врагов, потому что другие ярлы забыли о твоем существовании. Для них ты не более чем нарыв на заднице твоей жены.
Брам знал, что зашел слишком далеко, понимал, что ярл Отригг не заслужил подобных оскорблений в присутствии его людей, даже если он больше не имел права быть хозяином зала и зваться ярлом. Но Медведь дошел до предела и считал, что давно пора вырвать якорь из водорослей и ила, где он оставался слишком долго.
– Я пью твой эль и ем мясо, но я все еще голоден, – продолжал Брам, залпом проглотив эль и со стуком поставив кубок на стол. – Я воин, а воину необходимы серебро и слава. Здесь, с тобой, мои клинки заржавеют, и я смогу снискать лишь бесчестье.
Сидевшие рядом с ним мужчины и женщины вскакивали со скамей и разбегались, словно Брам стал центром яростного пожара. Они понимали, что сейчас произойдет.
Старый и достойный воин по имени Эсберн, чьи лучшие дни давно остались в прошлом и чья борода и косы стали белыми, как снег, направил на Брама костлявый палец.
– Ты оскорбляешь всех нас. И обесчестил собственное имя, – сказал он.
Брам был слишком пьян, чтобы почувствовать боль от такого легкого укола.
– Я уже давно опорочил собственное имя, оставаясь здесь, старик, – сказал он. – Возвращайся домой, чтобы умереть на соломе, если только ты не хочешь использовать последний шанс, чтобы воссесть в чертогах Всеотца!
Эсберн оскалил зубы, его рука потянулась к скрамасаксу, и на мгновение всем показалось, что старик и в самом деле решил закончить свои дни с оружием в руках, как истинный клинок севера, но могучая ладонь оттолкнула его в сторону.
– С дороги, седой, – прорычал Брак, обходя длинную скамью, чтобы добраться до Брама, который впервые за долгое время почувствовал, как кровь закипела в его жилах.
Меч Брака с легким шелестом покинул ножны, и на мгновение Брам испытал уважение к воину ярла Отригга, который продолжал исполнять свой долг, прекрасно понимая, что не может рассчитывать на победу.
Брам увернулся от первого отчаянного удара; меч противника рассек дымный туман над его головой и застрял в потолочной балке, как топор в стволе дуба. Брак выругался, и Брам ударил его кулаком в живот, а когда первый боец ярла согнулся, схватил за косу и дернул назад. Брак отчаянно замахал руками, и Брам ударил его кулаком в открывшееся горло. Хрипящий противник рухнул на пол, отчаянно дергая ногами, мучительно и безнадежно пытаясь сделать вдох.
– Вставай, жирный болван! – крикнул Отригг, когда остальные его вассалы, обнажив мечи, бросились к Браму.
Первый решил, что он Беовульф, отсекающий руку Гренделю, и нанес удар такой страшной силы, что разрубил бы Брама надвое, если б умудрился его достать.
– Присядь, Анлаф, – сказал Брам и нанес удар кулаком ему в лицо.
Раздался хруст ломающихся костей, и во все стороны полетели брызги крови. Анлаф рухнул как подкошенный, а Брам вырвал копье из рук следующего своего противника, сломал древко о бедро и ударил его двумя половинками одновременно по голове; тот прикрыл ее руками и поспешно отступил.
– Мелкая скотинка! – взревел Брам, когда очередной противник упал у стены и сжался в комок, как еж перед рычащим псом.
Крупный воин по имени Гевар подскочил к Браму со спины и обхватил его двумя руками, чтобы помешать подойти к ярлу. Брам нанес сильный удар головой назад, а когда Гевар его выпустил, повернулся и сжал его лицо двумя руками. Глаза несчастного вылезли из орбит, и ноги подогнулись, однако Брам не ослабил хватки.
– Вы все умрете во сне, – прорычал он, – и никто не будет знать, что вы жили.
Его руки дрожали от напряжения, и ему стало интересно, сможет ли он раздавить человеческий череп и брызнет ли из-под его пальцев мозг. Однако он не ссорился с Геваром, поэтому ударил его коленом в окровавленное лицо, и тот опрокинулся на пол.
Ярл вскочил со своего помоста с большим копьем в руках, с каким ходят на кабана, и, наконец, в его глазах появилось какое-то подобие ярости.
– Ну, иди сюда, не знающий клятв сын давно умершей свиньи, – сказал Отригг и поманил Брама к себе сверкающим лезвием копья.
– Я дам клятву тому, кто будет этого достоин, – сказал Брам, легко уклоняясь от выпада ярла и вырвав из его рук копье. – А что до моей матери, – продолжал он, развернув древко и ткнув тупым концом в живот ярла, – она все еще жива, как мне кажется. – Он ударил ярла древком копья в висок, и глаза Отригга закатились; жена бросилась на его тело и прорычала, чтобы Брам оставил ее мужа в покое. – У тебя яйца побольше, чем у мужа, Холлвейг, – сказал он с уважением и остановил руку.
