— А что за отрасль? — спросил он наконец. — Строители? Портовики? Шахтеры?
— Да нет… — смутилась я. — Это небольшой колбасный завод, ничего особенного…
— Что это вы как будто извиняетесь? — весело спросил редактор. — Это же отлично! Если Элена Греко, для которой наша газета не пожалела целого подвала, желает писать о сосисках, нам ли, простым смертным, с ней спорить? Тридцати строк вам хватит? Нет? Хорошо, пусть будет шестьдесят. Готовый материал привезете или надиктуете? Как вам удобнее?
Я тут же села за статью. Мне предстояло втиснуть десятки написанных Лилой страниц в шестьдесят строчек и сделать это как можно лучше — ради нее. Но у меня совсем не было журналистского опыта, если не считать неудачной заметки о конфликте с преподавателем богословия, которую я написала в пятнадцать лет и передала в редакцию через Нино; заметку так и не опубликовали. Возможно, мне мешала память о той неудаче, возможно, ироничный тон редактора — его голос все еще стоял у меня в ушах — и его просьба передать привет моей будущей свекрови. Как бы то ни было, статья шла трудно, я просидела над ней невообразимо долго и извела кучу черновиков. И даже окончательный вариант не вызвал во мне удовлетворения — нести статью в редакцию мне не хотелось. «Надо показать Лиле, — решила я. — Попробуем вместе поправить».
На следующий день я пошла навестить Лилу и обнаружила, что ей стало значительно хуже. Она сказала, что в мое отсутствие отовсюду повылезли злые духи, не давая покоя ни ей, ни Дженнаро. Я всполошилась, и тогда она улыбнулась и добавила, что все это глупости и что просто ей хочется, чтобы я проводила с ней как можно больше времени. Мы долго разговаривали, и мне удалось немного ее успокоить, но статью я ей так и не показала. Я боялась, что в «Уните» мне откажут и придется (какое унижение!) признаться Лиле, что у меня ничего не вышло. К счастью, вечером позвонила Аделе, и моя хандра рассеялась как дым: ее оптимизм действовал как лучшее противоядие. Она посоветовалась с мужем и Мариарозой и за пару часов подняла на ноги массу народу: нескольких медицинских светил, профессоров-социалистов, имевших связи в профсоюзах, и одного христианского демократа, который, по ее словам, был жутким простофилей, зато хорошим человеком и отменным специалистом по трудовому праву. В результате на завтра у нас была назначена встреча с лучшим кардиологом Неаполя — другом друзей, готовым принять нас бесплатно; на завод Соккаво уже выехала трудовая инспекция, а чтобы получить причитавшиеся Лиле деньги, мне следовало обратиться к другу Мариарозы, о котором упоминал Пьетро, молодому адвокату-социалисту — его уже посвятили в суть нашей проблемы и он ждал нас в любое время у себя в конторе на пьяцца Никола Аморе.
— Ну что, довольна?
— Еще бы!
— А статью написала?
— Да.
— Правда? А я была уверена, что не напишешь.
— Статья готова, завтра отвезу ее в «Униту».
— Умница! Кажется, я имела неосторожность недооценить тебя.
— Почему же неосторожность?
— Недооценивать кого бы то ни было всегда неосмотрительно. Кстати, как там дела с моим глупым сыном?
50
Дальше события понеслись бурным потоком, и у меня складывалось впечатление, что им управляю я. Пьетро тоже включился в кампанию по спасению Лилы. Знакомый эллинист оказался жутким говоруном, но, несомненно, полезным человеком: он знал в Болонье одного специалиста по компьютерам — которыми и сам бредил, мечтая с их помощью совершить революцию в филологии, — и тот дал ему контакты коллеги, живущего в Неаполе, по его заверениям, настоящего эксперта. Я записала имя, фамилию, адрес и телефон этого синьора, горячо поблагодарила Пьетро, добродушно пошутила по поводу его предприимчивости и даже послала ему по телефону поцелуй.
И сразу же побежала к Лиле. Она надрывно кашляла, лицо осунулось и побледнело, в глазах появился лихорадочный блеск. Но я принесла ей отличные новости и не скрывала своей радости. Я растормошила ее, обняла и, крепко сжимая ее руки в своих, рассказала о телефонном разговоре с Бруно, прочитала вслух статью и по пунктам отчиталась о работе, проделанной Пьетро, моей будущей свекровью и золовкой. Она слушала меня, но как будто издалека, из другого мира: по-моему, она и половины из того, что я говорила, не поняла. Кроме того, ее постоянно теребил Дженнаро, требуя поиграть с ним; она подчинялась, но как-то машинально. И все-таки я была очень довольна. Когда-то Лила жестом волшебницы выдвигала кассовый ящик колбасной лавки, чтобы купить мне все, в чем я нуждалась, главным образом книги. Теперь настала моя очередь: я тоже открывала свои «ящики», надеясь поделиться с ней новым для меня чувством безопасности.
— Значит, так, — подытожила я. — Завтра утром идешь к кардиологу.
Ее реакция меня удивила.
— Наде это не понравится, — с глухим смешком сказала она. — Да и ее брату тоже.
— Что именно ей не понравится? — не поняла я.
— Да так, ничего.
— Лила, послушай, ну при чем тут Надя? Забудь ты о Наде! По-моему, она слишком много на себя берет. Да и Армандо не лучше — я всегда подозревала, что он верхогляд.
С какой стати я накинулась на детей профессора Галиани? В конце концов, я их почти не знала и не мне было их судить. На миг мне почудилось, что Лила смотрит на меня как на чужую, словно я какой-то призрак, явившийся, чтобы воспользоваться ее слабостью. На самом деле я вовсе не намеревалась поносить Надю и Армандо; мне просто хотелось объяснить Лиле, что ситуация изменилась и что по сравнению с влиятельностью семейства Айрота Галиани не представляли собой ничего особенного, не говоря уже о Бруно Соккаво или этом бандите Микеле. Тебе не о чем волноваться, внушала я ей, просто делай, что я говорю. Я еще продолжала ее увещевать, когда вдруг поймала себя на том, что незаметно впадаю в самовосхваление. Я умолкла, погладила ее по щеке и спустя минуту добавила, что политическая активность детей Галиани заслуживает всяческого восхищения.
— Но в данном случае, — улыбнулась я, — доверься лучше мне.
— Ладно, пойдем к твоему кардиологу, — буркнула она.
— А что насчет Энцо? — гнула я свое. — На какой день мне договариваться о встрече?
— В любой. Только после пяти вечера.
Вернувшись домой, я снова повисла на телефоне. Позвонила адвокату и подробно описала ему положение Лилы. Позвонила кардиологу, подтвердила, что мы придем. Позвонила специалисту по компьютерам — он работал в Институте экономического развития — и услышала от него, что заочные курсы в Цюрихе — полная ерунда, но пусть Энцо все-таки к нему зайдет; он назначил день и час и продиктовал адрес. Позвонила в «Униту». «Не больно-то вы торопитесь! — сердито сказал редактор. — Дождемся мы вашей статьи или до Рождества нечего и надеяться?» Позвонила секретарше Соккаво и попросила передать хозяину, что, раз новостей от него нет, я передаю статью о его заводе в «Униту».
Реакция на последний звонок последовала незамедлительно. Через две минуты Соккаво перезвонил мне сам: на сей раз он даже не пытался изображать дружелюбие и сразу перешел к угрозам. В ответ я сказала, что к нему вот-вот нагрянет трудовая инспекция, а вопрос о выплате компенсации Лиле он отныне будет обсуждать с ее адвокатом. Я страшно гордилась собой: Паскуале и Франко вбили себе в голову, что могут меня поучать, а я взяла и дала бой несправедливости, руководствуясь собственными чувствами и убеждениями. Все еще пребывая в радостном возбуждении, я помчалась в «Униту».
