— Так значит, ты заделался полицейским осведомителем? Так вот чем ты теперь занимаешься… Стучишь на товарищей? А твой отец об этом знает? А мать? А сестра?
— Пойдемте ужинать, — устало проворчала я. И, обращаясь к Нино, добавила: — Какой еще осведомитель, не пори чепухи.
Мне хотелось разрядить обстановку и совсем не хотелось, чтобы он продолжал злить Пьетро упоминаниями о его родне. Потом я, не вдаваясь в подробности, объяснила, что не так давно к нам заезжал Паскуале Пелузо («Не знаю, помнишь ты его или нет»), хороший парень из квартала; они теперь — так уж сложилось — вместе с Надей (уж ее-то он точно помнил), да-да, дочерью профессора Галиани, той самой. Тут мне пришлось прерваться, потому что Нино расхохотался: «Надя?! О господи! Надя!» — Он повернулся к Пьетро и с еще большей издевкой проговорил: «Только ты и парочка тупых полицейских могли подумать, что Надя Галиани возьмется за оружие. Что за бред?! Да Надя Галиани самый добрый и мягкий человек из всех, кого мне доводилось встречать! До чего ж мы тут, в Италии, дожили… Ладно, пошли есть. Органы правопорядка уж как-нибудь обойдутся без тебя». С этими словами он направился в гостиную, окликнув Деде и Эльзу. Я начала накрывать на стол, уверенная, что Пьетро вот-вот к нам присоединится.
Но он так и не появился. Сначала я подумала, что он пошел мыть руки, потом — что специально задерживается, чтобы успокоиться. Я села на свое место. Настроение было хуже некуда: я так хотела провести этот вечер спокойно, отметить окончание нашего с Нино житья под одной крышей. Но Пьетро все не приходил. Девочки начали есть. Даже Нино, кажется, растерялся.
— Приступай, — сказала я ему, — а то остынет.
— Только вместе с тобой.
Я колебалась. Наверное, надо было пойти к мужу, посмотреть, что он делает, успокоить его. Но мне не хотелось: слишком уж он меня разозлил. Неужели нельзя было умолчать про эту историю с полицией — он же никогда ничего мне не рассказывал! И по какому праву он так разговаривал со мной при Нино? «Больше никогда не приводи к нам в дом своих земляков». Зачем обсуждать это при посторонних? Почему не подождать и не высказать мне все это позднее, в спальне, наедине? Он злился на меня, вот в чем дело, и хотел испортить мне вечер. Ему было плевать на все, что я делаю и чего хочу.
Я взяла вилку и нож. Мы вчетвером съели закуску, основное блюдо, домашний десерт. Пьетро так и не появился. Я разозлилась. Не хочет есть? Ну и пожалуйста, значит, не голоден. Предпочитает заниматься своими делами? Ну и отлично, дом большой, без него даже лучше — никто не действует на нервы. В любом случае мне стало ясно: проблема не в том, что к нам однажды ненадолго заехали два человека, которых подозревают в принадлежности к террористической группировке. Проблема в том, что Пьетро не хватает живости ума, чтобы на равных участвовать в словесной дуэли с другими самцами; из-за этого он мучился и кидался на меня. Но мне-то что за дело до тебя и до твоих жалких комплексов? «Со стола уберу потом», — сказала я вслух, будто сама себе отдавала приказ отбросить ненужные переживания. Я включила телевизор и вместе с Нино и девочками села на диван.
Время тянулось изнурительно медленно. Я чувствовала, что Нино тоже немного не по себе, хотя его происходящее скорее забавляло. «Я пойду позову папу», — сказала Деде; теперь, когда она наелась, вспомнила о Пьетро и забеспокоилась. «Иди», — кивнула я. Вернулась она на цыпочках и прошептала мне на ухо: «Он спит». Нино услышал ее шепот и объявил мне:
— Завтра я уезжаю.
— Закончил работу?
— Нет.
— Так оставайся еще.
— Не могу.
— Пьетро хороший человек.
— Ты его защищаешь?
Защищаю? От кого? От чего? Я ничего не поняла, и во мне поднялось глухое раздражение, направленное и на Нино тоже.
110
Девочки заснули перед телевизором, я отнесла их в постели. Когда я вернулась, Нино уже ушел к себе в комнату. Расстроенная, я убрала со стола, вымыла посуду. Что за глупость просить его остаться! Пусть лучше уезжает. С другой стороны, жизнь без него обернется беспросветной тоской. Хоть бы перед отъездом пообещал, что рано или поздно вернется. Я хотела, чтобы он спал в моем доме, чтобы мы снова вместе завтракали и ужинали, сидя за одним столом, чтобы он болтал своим веселым голосом обо всем подряд, чтобы слушал меня, когда я пытаюсь облечь в слова свою мысль, и проникался ко мне все большим уважением, никогда не опускаясь до иронии или сарказма. Вместе с тем я понимала, что ситуация так быстро накалилась, сделав невозможным дальнейшее совместное существование, именно по вине Нино. Пьетро привязался к нему. Ему нравилось с ним разговаривать, он дорожил их недавно зародившейся дружбой. Но откуда в Нино взялось это стремление причинять ему боль, оскорблять его и унижать? Я смыла косметику, приняла душ, надела ночную рубашку, закрыла входную дверь на замок и на цепочку, опустила везде жалюзи, погасила свет. Сходила проверить девочек и пошла в спальню. Я надеялась, что Пьетро действительно спит, а не притворяется и не поджидает меня, чтобы продолжить ссору. Я посмотрела на его тумбочку: судя по всему, он принял снотворное. На меня накатила нежность, и я поцеловала его в щеку. Какой непредсказуемый человек: умный и в то же время глупый, чувствительный и непробиваемый, смелый и трусливый, образованный и невежественный, хорошо воспитанный и грубый. Неудавшийся Айрота, результат сбоя программы. Мог ли Нино, с его решительностью и самоуверенностью, запустить ее по новой, исправить дефект? Почему, снова задумалась я, их недавняя дружба преобразилась в одностороннюю вражду? И кажется, поняла. Нино хотел, чтобы я увидела своего мужа таким, какой он был на самом деле. Он считал, что я идеализирую Пьетро и полностью ему подчиняюсь, что называется, предана ему умом и сердцем. Он хотел доказать мне, что молодой профессор, автор дипломной работы, ставшей монографией и получившей высокую оценку специалистов, ученый, работающий над новой многообещающей книгой, в сущности, пустышка. В последние дни он чуть ли не открытым текстом внушал мне: «Ты живешь с посредственностью, ты родила двух дочерей от ничтожества». Принижая его в моих глазах, он хотел освободить меня, вернуть меня мне же самой. Но отдавал ли он себе отчет, что тем самым вольно или невольно предлагает мне в качестве альтернативы себя как образец настоящего мужчины?
Эта мысль наполнила меня гневом. Нино вел себя безответственно. Он внес разлад в мою размеренную жизнь, служившую мне единственным источником душевного спокойствия. Как он посмел, не советуясь со мной, рушить мое благополучие? Кто его просил открывать мне глаза, спасать меня? С чего он взял, что мне это нужно? Или он думает, что может что угодно вытворять с моей семьей, с моими материнскими обязанностями? А главное, с какой целью? Чего он добивается? Он обязан ответить мне на все эти вопросы. Неужели он совсем не дорожит нашей дружбой? Скоро отпуск. Я поеду в Виареджо, он — на Капри, к родителям жены. Значит, до конца каникул мы точно не увидимся. Но, собственно, почему? Уже летом мы могли бы укрепить дружеские связи между нашими семьями. Я могла бы позвонить Элеоноре, пригласить ее на несколько дней вместе с мужем и сыном к нам в Виареджо, и была бы счастлива, если бы она, в свою очередь, позвала нас с Деде, Эльзой и Пьетро на Капри, — я никогда там не была. Но даже если бы из этого ничего не вышло, мы могли бы переписываться, делиться друг с другом идеями, советовать, какие книги стоит прочесть, обсуждать, что происходит на работе.
