– Ну, в тот день и видел, когда он… умер.
– Когда это было?
– После обеда уже. Часа… в три, может, не-много позже.
– А как это было: Епифанцева кто-то позвал, он с ним вышел и больше уже не возвращался? – внимательно всматриваясь в лицо Зинчука, спросил Егор.
– Да нет, – подумав, ответил Зинчук. – Он сам вышел. И больше уже не возвращался.
– В руках у него что-нибудь было?
– Нет.
– Скажите, рядовой Епифанцев не показался вам в тот день странным? Или чем-то озабоченным? Может, в поведении Епифанцева было что-то необычное, чего не наблюдалось ранее?
– Ничего такого не было, – немного по– думав, ответил Зинчук. – Все было, как всегда.
– Ясно. А где в то время, когда Епифанцев выходил из отдела, находился капитан Олей– ников?
– Не знаю, – посмотрел на младшего лейтенанта Зинчук.
– То есть когда Епифанцев вышел из отдела, чтобы уже не вернуться, капитана Олейникова в помещении не было? – иначе построил свой вопрос Ивашов.
– Не было, – подтвердил Зинчук.
– А кто был?
– Я и старшина Михеев.
– А в тот день в ваш отдел заходил кто-нибудь из офицеров полка?
– Так точно, заходил.
– Кто именно?
– Капитан Рыжаков заходил. Еще старший лейтенант Шевчук, – ответил писарь.
– А кто заходил последним, перед тем как вышел Епифанцев?
Зинчук задумался, потом ответил:
– Кажется, капитан Рыжаков.
– Кажется или точно? – переспросил его Егор.
– Кажется… Как-то подзабылось малость.
Старшина Михеев также видел писаря Епифанцева в день убийства «ближе к вечеру», как он сам выразился. Ничего странного в поведении писаря не заметил. Куда вышел Епифанцев, он не знал. Отсутствовал долго, все его обыскались. Еще капитан Олейников ругался, говорил, где его, мол, черти носят. А потом оказалось, что писарь в санчасти лежит и едва жив…
Приглашенный на допрос капитан Олейников был очень раздражен.
– Опять? – недовольно спросил он и неприязненно посмотрел на младшего лейтенанта. – У вас что, ко мне имеется какой-то особый интерес?
– Убит писарь Епифанцев. Ваш подчиненный. И я обязан допросить вас, как свидетеля…
– Свидетеля чего? – не дал договорить Егору капитан. – Я не видел, как погиб Епифанцев. О том, что он в санбате, я узнал от старшины Михеева.
– Какие у вас были отношения с писарем Епифанцевым? – задал вопрос Егор.
– Такие, какие и положены быть между командиром и рядовым: я приказываю, он исполняет, – сухо ответил Олейников. – Личных отношений у нас не было никаких. Меня не интересовала ни его частная жизнь, ни его семья, ничего! Таких, как он, у меня целый полк!
– Ясно, – констатировал Ивашов. И задал следующий вопрос: – Где вы находились на момент убийства Епифанцева?
– А почему вы полагаете, что его убили? – вскинул голову капитан. – У вас что, имеются какие-то неопровержимые факты?
– У меня имеются основания так думать, – спокойно произнес Егор. – Я был в лазарете у рядового Епифанцева, и он умер на моих глазах. Когда я пришел, он был еще в сознании, и перед самой кончиной мне удалось с ним поговорить… Но вы не ответили на мой вопрос…
– И что он вам сказал? – вскинулся капитан.
Ивашов переглянулся с Масленниковым. Взгляд сержанта явно спрашивал: «Зачем вы сказали ему, что говорили с Епифанцевым перед его смертью?»
Егор чуть заметно кивнул ему, что означало «так надо», и перевел взгляд на Олейникова:
– Спокойно, товарищ капитан, держите себя в руках… Пока ведется следствие, информация о гибели рядового Епифанцева не подлежит разглашению… Могу только сказать, что я услышал от него все, что намеревался услышать. И эта информация перепроверяется… Но вы так и не ответили на мой вопрос. Итак, спрашиваю еще раз: где вы находились на момент убийства писаря Епифанцева?
– А когда… это случилось с ним? – как-то уныло поинтересовался Олейников.
– Позавчера в районе пятнадцати-шестнадцати часов.
– Позавчера в это время я находился у командира третьего батальона майора Бруя. Занимался вместе с ним приемом пополнения. В штаб вернулся около семнадцати часов. Писаря Епифанцева не видел. Можете проверить… Еще вопросы имеются?
– Больше вопросов не имею, – спокойно ответил Егор. – Можете быть свободны.
– Премного благодарен, – язвительно проговорил Олейников и вышел из кабинета.
Какое-то время Ивашов был задумчив, потом спросил сержанта, тихо сидевшего в уголке:
– Федор Денисович, если бы ты был вражеским агентом, как бы ты вел себя на таких вот допросах?
– Не знаю, Егор Фомич, – не сразу ответил Масленников. – Наверное, старался бы расположить вас к себе. Поскоромнее, что ли…
– Верно! Знаешь, я бы тоже старался вызвать доверие у того, кто меня допрашивал бы, а не демонстрировал бы откровенную неприязнь… А капитан Олейников как будто на рожон лезет, хотя должен меня побаиваться.
– Может, это у него тактика такая?
– Не думаю. Не очень-то похоже, что делает он это специально. И его раздражение и неприязнь ко мне отнюдь не наигранны, а вполне искренни…
Ничего нового или особо примечательного не сообщил и старший лейтенант Шевчук. Да, он заходил в отдел капитана Олейникова, когда там были оба писаря и делопроизводитель Михеев. Зачем заходил? Просто занять у писарей бумагу, которая у него закончилась.
– Ни одного листочка не осталось, – пояснил помначштаба по тылу. – А мне еще заявку на медикаменты надо было писать…
О гибели писаря Епифанцева Шевчук узнал вечером, когда уже знал весь штаб. И по этому поводу сказать ничего не имеет.
Затем младший лейтенант Ивашов задал несколько вопросов касательно капитана Олейникова, на что Шевчук обстоятельно ответил, что особой дружбы с Олейниковым он, старший лейтенант Шевчук, не водит, сталкивается с ним сугубо по делам службы или на оперативках у начальника штаба. Но вообще капитан Олейников – «мужик стоящий».
– Почему вы так говорите? – заинтересовался Егор.
– Потому что видел его в бою, – просто ответил Шевчук. – Герой, и в то же время солдат беречь умеет.
– У меня имеются сведения, что писаря Епифанцева убили, – сказал под конец допроса Ивашов.
– Почему? За что? – округлил глаза помначштаба по тылу.
– Потому что писарь знал о смерти старшего лейтенанта Хромченко что-то такое, чего знать был не должен, – не стал вдаваться в подробности Ивашов.
– Вам виднее, – пожал плечами Шевчук.
