– Она еще дальше растечется.
– Поправь так, чтобы не растекалась. Пожалуйста, Ролик, – последнюю фразу Гробовщик произнес с нехорошим нажимом.
– Да не вопрос, Гроб, сделаем.
– Сделай. Хорошо сделай. А то неудобно перед людьми. Ладно, не буду тебя отвлекать, действуй. А к тебе у меня есть разговор.
Ни к кому не обращается, но понимать, кого имеет в виду, несложно.
– Раз надо, значит, поговорим, – сказал Карат, изо всех сил пытаясь въехать в ситуацию.
Такое впечатление, будто он бездарный актер, напрочь позабывший или даже вообще не учивший роль. Все вокруг бегают, что-то делают, реплики свои говорят, трюки исполняют, а он посреди всего этого бездарно импровизирует, тщетно силясь понять, какие черти занесли его на съемочную площадку и что им от него надо.
Да он даже понятия не имеет, что за фильм здесь снимают, не говоря уже о большем.
Кот, забежав в дверной проем и не подарив Карату ни одного, пусть даже самого презрительного взгляда, начал с интересом принюхиваться к разбросанной по грязному полу лапше.
Заскочившая следом Диана порадовала больше – запрыгнула на шею и, не обращая внимания на дурной запах и мрачность обстановки, рассмеялась с искренней радостью ребенка лет пяти.
Карат, продолжая тщетно силиться умом понять происходящее, родил очевидный вопрос:
– А где Шуст?
– Отстал немного. Ковыляет за мной, ему трудно, он один костыль потерял.
– Я в курсе насчет потерянного костыля…
– Кто тебе сказал? – удивилась девочка.
– Ска… Да ладно, это уже не важно.
Шуст, появившись на пороге, самым мрачным голосом заявил:
– Карат, ничего у меня не спрашивай, но я с тобой потом поговорю. Позже. Накопилось у меня. Много чего накопилось. Я к тому, что тот день, когда мы с тобой повстречались, был плохим днем. Ладно, все потом, готовься к разговору, не до тебя пока.
Гробовщик, не оборачиваясь, произнес:
– Ты провел ее так, как я сказал?
– Само собой, мы с другой стороны зашли. Я и без тебя знаю, что детям смотреть на то, что остается после выходок Карата, нельзя. Да и взрослым, кстати, тоже.
– Вообще-то управляемый мертвяк с бомбой – твоя идея, – беззаботно произнесла Диана, завороженно косясь на брезент, из-под которого показалась предательская струйка крови.
– А кто его направил прямиком к этому дому? Я, что ли? Да хрен вам, я такой чертовщиной заниматься не умею, не надо все на Шуста вешать.
С этими словами товарищ, отчаянно ковыляя, подошел к пулемету и начал ощупывать его с таким видом, будто собрался покупать.
Гробовщик, все так же продолжая стоять у окна, безучастно произнес:
– Кислый, поднимись.
Глаза толстяка моментально налились смыслом жизни и забегали, будто у пойманного с поличным совсем уж ничтожного воришки. Голосом плаксиво-противным, чуть слезы не пуская, он протянул:
– Гроб, я лучше полежу. Нельзя мне вставать, у меня что-то со спиной, стукнулся сильно ею, и еще в колене что-то хрустнуло.
– Встал!
– А, ну ладно, понял, встаю, конечно, раз надо, – подчеркнуто охотно согласился Кислый, неуклюже пытаясь вскочить на ноги.
– Сядь в угол. К сектанту. На ящик сядь.
– Слушай, Гроб, а можно я схожу вниз, к котловану. Мне бы вымыться.
– Насчет этого не волнуйся, о гигиене тебе сейчас надо беспокоиться в последнюю очередь.
– Ну это да, вот только… – Толстяк покосился на Диану непередаваемым взглядом и сбавил голос почти до шепота: – Понимаешь, желудок у меня слабый, ну и кишечник тоже. Я даже таблетки принимаю, могу показать, у меня с собой они. А тут взрыв, контузило меня. В общем… Гроб, ну давай я схожу к котловану. Я пулей, туда и обратно.
– Я сказал, сядь.
– Ладно-ладно, сажусь уже, как скажешь, с этим можно и потом разобраться.
– А ты уверен, что у тебя будет это «потом»? Я вот нет…
– Ну, Гроб, ну ты чего…
– Заткнись. Я спрашиваю, ты отвечаешь, и больше ни звука. Ты все понял?
– Ага, – совсем уж спал с лица толстяк.
– Скажи, Кислый, что ты обо мне слышал?
– Только хорошее, никто о тебе ничего плохого не говорит. Кого ни спроси, каждый ответит, что Гробовщик – самый лучший.
– Ты когда-нибудь слышал, чтобы я убивал детей?
– Конечно, нет, ну ты и сказанул.
– А женщин?
– Ну Гроб, ну зачем такое вообще спрашивать, тут и отвечать-то нечего.
– А девочками я торгую?
– Девочками?! Шутишь, что ли?!
– Какие тут могут быть шутки – все очень серьезно.
– Слушай, давай я лучше к котловану сбегаю, что ты ни спросишь, я ничего дурного о тебе говорить не стану, я же тебя уважаю и все такое. Можно? Я быстро вернусь.
– Ты будешь сидеть, слушать и отвечать.
– Само собой, не подумай плохого, – гибко подстраиваясь под сильно пугающего его собеседника, выдал Кислый. – Что ты еще хотел спросить?
– Я хотел задать тебе простой вопрос. Очень простой. Ты не против?
– Нет, конечно, хоть десять.
– Десять? Благодарю, Кислый, мне импонирует твоя щедрость. Итак, все, в кого я ни ткну пальцем, прекрасно знают, что я ни при каких обстоятельствах не связываюсь с женщинами и детьми. Вообще-то я много с чем не связываюсь, но эти два предельно простых правила запомнить легче всего. Ты со мной согласен?
– Само собой, у нас каждая собака знает, что у тебя принципы.
– Вот именно – принципы. Так ответь мне, Кислый: зачем вы меня так настойчиво искали, доставали со всех сторон, нервы трепали, на друзей моих давили, уговаривая разобраться с этой девочкой и человеком, который ее защищает?
Жирный пискнул истязаемым садистами бурундуком и стал выглядеть еще более жалко, чем прежде, что до этого казалось невозможным. Чуть ли не пуская крокодильи слезы, он, шумно втянув в себя сопли, торопливо заканючил:
– Ну зачем ты так, Гроб, я ведь тут ну вообще ни при чем, ты же сам знаешь.
– Да, знаю. Но понимаешь, мне необходимо с кем-нибудь поговорить. С кем-нибудь из вас. Для меня это важно. Так уж получилось, что Скат умер. И Султан тоже покинул наш мир. С Черняком нехорошо получилось, я не сумел сдержать в себе негативные эмоции, раздражал он меня, не люблю прилипчивых и одновременно лживых. Да и что мне еще оставалось, ведь без этого получается, что я будто в гости на блины сюда зашел, даже не тронув никого. В принципе можно было вместо него убить тебя – не такая уж дрянная идея, но Черняку голову уже не вернешь, так что отвечать придется именно тебе. Или ты против?
