— Знаешь, что мне сегодня снилось? — произнёс он громким шёпотом. — Мы были на одной заброшенной железнодорожной станции. На которой мы однажды ночевали во время операции. Так вот я там опять лежал, укрывшись плащом, а в соседней комнате работало радио, и диктор объявлял таким холодным беспристрастным голосом о том, что Иссельдар и ещё несколько городов взяты. И знаешь что самое забавное, он говорил это не по-мантийски, а на этом чёртовом языке.
Не дожидаясь её ответа, он встал и, просунув руки в карманы, встал у окна, возле щелки между занавесками.
— Сегодня тебе нужно будет уехать из этого города.
— Мессеир…
— Это не обсуждается! — произнёс он, повысив голос. — Ты не представляешь, что завтра будет здесь происходить.
После этих слов он развернулся и быстро вышел из комнаты. Мантиец вышел во двор, чтобы подышать свежим воздухом. Здесь на улице ещё царила утренняя прохлада. Он остановился возле крыльца и обратил свой взор в ту сторону, где над верхушками деревьев, что росли на дне оврага, виднелись мрачные многоэтажные дома на той стороне. Отчего-то эта картина вдруг показалась ему слишком уравновешенной, слишком незыблемой, чтобы что-то могло изменить её. Это полностью шло в разрез с предчувствием Крейтона, которому он привык доверять, а предчувствие это однозначно говорило ему о том, что пришло время действовать. Постояв так несколько минут Мессеир вернулся в дом.
Там он обнаружил уже проснувшегося Кистенёва, который стоял возле письменного стола и держал в руках рамку с фотографией Матиаса кровавого и его сестры. Впрочем, он тут же поставил её на место, словно испугавшись Крейтона, и отойдя на шаг назад, бросил на фотографию последний взгляд.
— Интересно, — начал он печальным, задумчивым голосом, — почему люди так любят своих тиранов. Я могу понять ваш случай, но почему даже тех диктаторов, которые потерпели поражение, многие почитают после их смерти…
— Ничего удивительного, — послышался голос Семелесова со стороны лестницы. — Стокгольмский синдром.
Он протяжно зевнул, прикрыв рот тыльной стороной ладони и, спустившись, присел за кухонный стол, кое-как отодвинув ближайший стул.
— Завтра всё изменится джентльмены. Не могу дождаться.
— А что дальше? — вдруг спросил Кистенёв. — Нет серьёзно, если наш мятеж удастся, что будет дальше.
— Дальше мы построим новое общество, — тяжело произнёс Крейтон. — Вам меня не понять. Вы не можете представить сколь величественные картины рисовало мне моё воображение, когда я под одиноким парусом шёл к острову Саварон. И сколь сильно было моё разочарование, когда я обнаружил здесь обычную помойку, где загажено всё, включая самые дальние уголки глухих лесов и где в дыму и смраде городов гниёт, казалось бы всё, что можно и прежде всего человек.
— И что же ты хочешь сделать, Мессеир, — произнёс Кистенёв. — Перетащить весь мир за тропик Козерога или наоборот уничтожить сам тропик, оставив лишь свою утопию.
— А дальше, — произнёс Крейтон зло. — Дальше мы построим другое общество. Дальше всё будет и по-новому, и по-старому одновременно. Мы напомним людям о том, ради чего действительно стоит жить.
— В сюжете может быть чёрно-белая мораль, — начал вдруг Семелесов. — Когда злодеи и герои чётко различимы, может быть чёрно-серая, или даже бело-серая, но бело-белой мораль быть не может. Конфликта нет, весь смысл теряется. А утопия это и есть роман с бело-белой моралью.
Крейтон и Кистенёв одновременно повернулись и удивлённо уставились на него.
— Это ты сейчас к чему?
— Да так к слову пришлось.
— Ладно, — произнёс Крейтон. — Василий, ты подготовил дезинформацию.
— Так точно. Официально восстание назначено на восьмое августа.
— Отлично, сегодня отправишься со мной. Сегодня нужно будет кое о чём поговорить с главами подразделений. А ты, — он указал на Семелесова, — пока что свободен. Ты свою работу уже выполнил.
Семелесов в ответ только кивнул головой. Он уже знал, как распорядится свободным временем и, говоря откровенно, был бы рад распорядиться им иначе, но не мог.
Алексей не видел перед собой дороги. Он шёл будто ведомый, неведомой силой, которая подсказывала куда повернуть. И, когда он наконец очутился во дворе того злосчастного серого пятиэтажного дома, он будто очнулся ото сна и ему казалось что только мгновение назад он выходил из дома на пустынную улицу петлявшую меж заброшенных домов на той стороне оврага.
Он несколько раз жал на звонок у входной двери, каждый раз вдавливая его со всей силой. Но дверь так и не открыли.
— Я один, Вера, — наконец крикнул Алексей, — и безоружен.
За дверью послышались шаги и щелчок от поворачивания ключа в замочной скважине. Дверь немного приоткрылась, и в образовавшемся проёме Алексей увидел девушку.
— Что тебе надо? — тихо произнесла она.
— Вера, я должен тебя предупредить, это важно, поверь мне.
Он схватил край входной двери. Поначалу девушка крепко держала ручку со своей стороны, не давай открыть дверь шире, но потом отпустила её и отошла назад, впуская Семелесова.
Алексей прошёл на кухню, налил себе из чайника воды и, расплескав часть, выпил её залпом. Потом он посмотрел на Найдёнову, вставшую у двери, скрестив руки на груди.
— Ты должна уехать из города.
— Почему?
— Завтра в городе националисты поднимут восстание.
Она нахмурилась, продолжая пристально смотреть на Семелесова.
— Здесь будет война, ты понимаешь? — продолжал Алексей. — Когда в город войдёт регулярная армия… никому лучше здесь не находится, я тебе обещаю по этим кварталам будет бить реактивная артиллерия, гаубицы, они применят всё что у них есть включая авиацию с термобарическими и кассетными бомбами.
— Ты сейчас серьёзно? — произнесла она, в изумлении убирая руки от груди.
— Уличные бои завтра, поверь мне.
Он подошёл и взял её за плечи.
— Я знаю, это звучит безумно, но это правда. Они вооружаются, они собираются с силами, они нанесут удар. Сопротивление существует.
Он смотрел ей прямо в глаза, чувствуя, как вся душа его сжимается. Сердце бешено колотилось, и дышать становилось всё труднее.
— Подожди, — она убрала руки со своих плеч и прошла мимо чуть в сторону. — Откуда ты это знаешь. Ты один из них, ты в этом участвуешь, этот твой новый знакомый он…
— Участвую ли я в этом? Если руководство можно назвать участием то да. Этот мой новый знакомый он и есть основатель сопротивления.
Она недоверчиво на него посмотрела, пятясь к стене.
— Врёшь.
— Хочешь, верь, хочешь, нет. В любом случае не говори об этом никому кроме матери. Тебе всё равно не поверят, да и ничего уже не изменишь.
