Несколько минут он стоял и молча смотрел на неё, потом также молча развернулся и направился к входной двери.
— Почему ты мне это рассказываешь? — спросила она, когда он уже вышел в прихожую.
— А ты не догадываешься? — ответил он, а потом, снова повернувшись к ней, добавил. — Если бы не ты, меня бы уже давно не было на этом свете.
Он вышел на лестницу и быстро направился вниз. Остановился на пролёте между первым и вторым этажами. И тут ощутил почти физическую боль, которая словно выворачивала его изнутри. Семелесов прислонился к стенке, ему даже не хотелось кричать. Ещё никогда он не ощущал себя таким лицемером и предателем. Он уже потянулся за пистолетом, чтобы здесь со всем покончить, но тут же вспомнил что оставил пистолет дома, тогда, сделав три глубоких вдоха, Алексей начал быстро прикидывать ситуацию.
— Спокойно, спокойно, идиот, — сказал он сам себе шёпотом, — возьми себя в руки. Ты сделал, что должен, теперь ты свободен. Ты ведь жил ради этого, завтра настанет тот день, когда всё измениться, завтра ты станешь тем, кем хотел быть всю жизнь. Соберись, глупо умирать сейчас, за день до твоего рассвета.
Когда Кистенёв поднялся наверх, и уже было хотел зайти к себе, словно какая-то сила заставила его обернуться и посмотреть на дверь в комнату Семелесова. Он подошёл, постучал, ответа не было. Он постучал ещё раз.
— Открыто! — послышался голос Алексея.
Василий зашёл внутрь. Он увидел Семелесова сидящим на полу держащим в одной руке недопитую бутылку виски, а во второй пистолет.
— Вы уже вернулись? — спросил он, поднимая глаза на Кистенёва.
— Мессеир поехал на вокзал провожать Клементину.
— Она уезжает? Разумно. Ну что, Вася, готов к завтрашнему.
— Не знаю.
— Да что тут знать. Наступает время разбрасывать камни. На самом деле оно давно наступило, только мы это как-то пропустили.
— О чём ты? — произнёс Кистенёв, настороженно смотря на Алексея.
— Да не важно, — ответил тот, поднимаясь с пола. — Тебе не понять. Ты знаешь, что это за чувство, когда петля затягивается на твоей шее, и ты уже начинаешь отключаться, и вдруг понимаешь, что не должен умирать, что ты не можешь.
— Что ты несёшь?
— Да что тут непонятного. Леска, петля, ручка для душа в ванной. Ты даже не представляешь, как я был близок к этому. Или тогда, когда какая-то тварь выкинула старую советскую бритву «Спутник», перед тем самым днём, когда я, наконец, собрался с духом. Я тогда от отчаяния полоснул себя обычной безопасной бритвой, но её только и хватило что кожицу порезать. Пара едва заметных шрамов и всё.
Тут он вывернул запястье, что-то показывая Василию, но тот ничего не увидел там в темноте.
— Алексей Семелесов, всеобщее посмешище и недотёпа, каких свет не видывал, — продолжал он. — Да и чего уж скрывать я ведь и правду был ничтожеством, редкостным дураком, а вам ведь того и надо было. Там всё шло к одному: покончить с этим к чёртовой матери и на седьмой круг, да и какая к чёрту разница. А только не дождётесь, Лёшка Семелесов так быстро не умрёт, он ещё вас всех переживёт и спляшет на ваших гробах.
— Лёха…
— Что тебе Лёха. Алексей Семелесов, скоро весь мир будет проклинать это имя. Крейтон мне в этом хорошо помог, за столько лет я придумал тысячи планов по захвату мира, находясь у власти в этой стране, сотни планов по приходу к власти, будучи главой подполья, десятки по превращению в подполье, маленькой ячейки. Но, ни одного, ни одной несчастной идеи относительно того как заставить кучку недовольных правительством принять меня всерьёз. Благо теперь такой проблемы у меня нет.
— А Крейтон…
— А что Крейтон? Он всего лишь солдат, он хорошо дерётся, имеет харизму, такие лихие люди как он легко ведут за собой народ. Но он не злобный гений, нет, он не Лелуш Ламперуж и не Артемис Фаул, и уж точно не Максим Камерер. Ты думаешь, он чудовище, ты думаешь, его нужно бояться, что он дракон? Так ты ошибаешься. Аз есмь дракон!
— Ты болен, — произнёс Кистенёв, не отводя от него взгляда.
— А кто сейчас здоров, — бросил Семелесов и, взяв бутылку, глотнул виски прямо из горла.
После этого Семелесов поставил бутылку на место, немного помолчал, смотря куда-то в сторону, затем резко посмотрел прямо в глаза Кистенёву.
— Помнишь, я всегда говорил, что Бог милосерден. Так вот, Василий, я ошибался: он не милосерден, он справедлив.
И в тот момент его глаза блеснули таким безумным, но властным огнём, что зародили в душе Кистенёва непривычные ему чувства страха и неуверенности. Василий непроизвольно попятился и отвёл взгляд. Он не мог смотреть Семелесову в глаза, от этого взгляда ему казалось, что он тает внутри, как кусочек масла, истончается, исчезает, при этом оставаясь на месте. И этот почти заметный наяву блеск, будто сами зрачки юноши становились красными.
— Завтра Фракция Белой гвардии начнёт мятеж. Новый мир будет разрушен. Мене, мене, текел, фарес.
И Кистенёв не знал что ему делать, ещё никогда он не испытывал таких противоречивых чувств, ему хотелось не то плюнуть в лицо Семелесову, не то немедленно преклонить перед ним колено.
— Месть ничего не изменит, Алексей, — произнёс Василий, осторожно поднимая глаза.
— А я и не хочу мстить, просто хочу быть тем, кем считал себя всё это время.
После этого Кистенёв поспешно вышел из комнаты.
В тот вечер, последний перед мятежом Крейтон собрал часть личного состава сопротивления в овраге возле своего дома. Всего было около трёхсот человек. Они стояли на дне оврага, а мантиец возвышаясь над ними, со склона обращался к ним с речью.
Он не говорил ни о колбасе, ни о достатке, ни о деньгах. Он говорил о том что будет потом, рисовал собравшимся душераздирающие картины будущего, в котором не будет места ни им ни их детям, он лишал их самого ценного что есть у любого живого существа, уверенности в продолжении своего рода. Он играл на тех скрытых в глубине разума человека чувствах, что заставляли с ужасом смотреть на Солнце, зная, что через несколько миллиардов лет оно превратиться в красный гигант и спалит всё живое на земле. И судя по лицам собравшихся, это действовало. В конце Мессеир рассказал им о силе единства, о борьбе, о готовности отдать жизнь за родину и что родина это, прежде всего народ.
И в конце Крейтон поднял правую руку с отогнутыми троеперстием пальцами и прокричал:
— Свобода превыше смерти!
— Россия превыше всего! — разом ответили ему собравшиеся, поднимая руки с троеперстием так, словно вскидывали их в римском салюте.
Кистенёв с Семелесовым стояли рядом с Крейтоном, по сторонам, чуть позади него. Василий с ужасом смотрел то на людей внизу, то на Семелесова, который стоял с довольным видом, едва не светясь изнутри, сцепив руки в замок за спиной. И постепенно ему становилось по-настоящему душно, и ужас волнами накатывал на него. Только сейчас Кистенёв начинал понимать полностью безумие всего происходящего, но уже не, потому что он не верил в успех восстания, а как по противоположной причине.
