Пуля совершила облёт участка фронта, представлявшего собой гигантскую дугу, и вернулась на северный её фас. Здесь против 9-й полевой армии, 4-й полевой и 2-й танковой сосредоточились несколько русских армий: 50-я, 11-я гвардейская, 61, 63, 48, 13, 2-я танковые, 70-я и 65-я армии, а также авиационные, кавалерийские, танковые и другие соединения.
Именно здесь пуля вылетела из горячего ствола Schpandeu и начала свою одиссею. Здесь была её родина. А родина есть родина. Родина, она всегда влечёт, куда бы ни заносила судьба…
Глава четвёртая
Капитан Солодовников окинул недовольным взглядом Воронцова и Иванка и сказал:
– Чёрт бы его побрал… И откуда он на нашу голову появился? А главное, зачем? Вы говорите, что из водонапорной башни стреляет? Всю роту в страхе держит. Третий убитый за сутки… А может, ухвати его, шарахнуть из миномёта? Днём Сороковетов не промахнётся.
– Мы не уверены, что он засел именно в башне.
– Ладно, Воронцов, иди. Отпускаю тебя до двадцати одного тридцати.
– До двадцати двух. На закате самая охота. – И Воронцов усмехнулся. – Вы, как охотник, должны это знать.
– Идите, – снова нахмурился ротный и махнул рукой. – И помните, на той стороне тоже охотник не хуже.
Воронцов и Иванок прошли по траншее на правый фланг. Здесь, напротив окопов второго взвода, начинался лес. С немецкой стороны часть сосен и берёз срублена то ли самими немцами, когда они здесь устраивались, то ли нашим артогнём. Торчали высокие измочаленные пни. Сами деревья немцы давно уже растащили на блиндажи и перекрытия траншей.
Руины водокачки оставались теперь в стороне. Когда продвигались по траншее, Иванок время от времени высовывался из-за бруствера и наблюдал за объектом. Ничего подозрительного он не заметил. Никакого движения.
Когда пришли во второй взвод, весть о том, что в траншее появились снайперы, тут же облетела все землянки и ячейки. Вышел лейтенант Нелюбин.
– Здорово, сосед! – При своём невеликом росте Кондратий Герасимович стоял в траншее, лишь слегка втянув в плечи голову, и то, должно быть, по солдатской окопной привычке – хоть и тихо с обеих сторон, а со стороны противника всё же добра не жди. – Слыхал я, ты ночью с полувзводом к проволоке бегал?
– Бегал. Семерых там оставил.
– Ну а мы тут вот Иванка встречали с той стороны. Лейтенанта ихнего вытаскивали. Кровью изошёл. Так что не спали и мы.
– Рассказывай, Кондратий Герасимович, где твоих орлов снайпер положил?
– Двоих возле ручья. Колодчик там есть. Родник. Славяне, кто тут до нас стоял, камнем его обложили. Говорят, святой источник когда-то был. Люди к нему со всей округи приходили. Вот возле него ребят моих и положил. И где он прячется? У меня тут тоже один стрелок есть. Из сибиряков. Так я ему приказ давал – покараулить. Ничего не заметил… А третьего прямо тут, вон в той ячейке. И бьёт, гад, до того точно! Ну прямо на верстаке строгает! Главное, маскируется так, что вроде нигде его и нет. Мы из пулемётов уже все кусты простригли. Где там!
Воронцов передвинул на колено планшет, достал блокнот и карандаш.
– Нарисуй-ка, Кондратий Герасимович, как лежали двое возле родника и куда попал он третьему, в ячейке.
По схеме получалось так, что все три пули прилетели со стороны водокачки.
– В соседней роте, слева, тоже есть убитые. Тоже трое. – Воронцов убрал под маскировочную накидку планшет. – Огонь ведёт по флангам. Грамотно. И – нежадно. В нём есть очень ценное качество, даже для опытного снайпера, – чувство меры.
– Но твоего тоже не пожалел. – Нелюбин достал кисет, начал свёртывать самокрутку. Обминал бумажку, сыпал табак, завёртывал, а сам всё посматривал насмешливым взглядом на Иванка.
Тот не выдержал и сказал:
– Дядя Кондрат, дай-ка дёрнуть?
– А ты что, Иванок, закурил? Ты ж разведчик!
– Ну и что? – пожал плечами Иванок.
– А то. Во-первых, разведчики не курят. Чтобы не кашлять. Во-вторых, если курят, то не свои.
– А чьи ж?
– Немецкие. В-третьих, тебе сейчас нельзя. Ты сейчас на нейтралку поползёшь. Накуришься, от тебя пахнуть за версту будет, и немец тебя сразу унюхает. Махорка-то у меня – лихая. Понюхает он – русским духом пахнет, и конец тебе, Иван Иваныч!
– Да ну тебя, дядя Кондрат…
Посмеялись. Иванок уже привык к тому, что старшие дядьки над ним всегда подшучивали. Одни видели в нём сына, другие младшего брата, недоброй судьбой занесённого на войну. Тут уж ничего не поделаешь. Оставалось только привыкнуть да самому посмеиваться. Тогда поскорее отстанут.
– Письма-то от матери получаешь? – поинтересовался Нелюбин.
– Получаю.
– Как они там, после пожара-то, отстроились? Или всё в землянках живут?
– Ещё не все. Но помаленьку отстраиваются.
– Ну да, – покачал головой Нелюбин, – у них там теперь и строителей-то не осталось…
– Из госпиталей стали приходить. Мужики там теперь есть.
– На излечение, что ли, приезжают?
– Кто на излечение. На поправку. А кто уже подчистую списан. По ранению. Калеченые да увечные.
Нелюбин закурил, задымил в траншее. И, разгоняя рукой колечки и разводы горького сизого дыма, сказал:
– А твоего, Сашка, он стрельнул дуриком. Может, уходить уже собрался и соблазнился напоследок. А стало быть, его там теперь нет. Или вовсе не он стрелял. – И Нелюбин покосился на Иванка. – Немцы, снайперы, тоже ведь парами охотятся. Вот, может, напарник и стрелял. Наблюдатель. А? Волчонок жадный…
– Утром, на рассвете, твои часовые никого там не видели?
– Никто ничего не доложил. Значит, не видели. Может, мне каску высунуть? Подразнить его?
– Думаешь, он такой дурак. Тропа к роднику где?
– Вон она, рядом, правее чуть.
– Значит, стрелять нас на бруствере не будет. Подождёт, когда мы к ручью спустимся. Пулемётчиков боится. Вдруг по вспышке засекут. Ты скажи лучше своим пулемётчикам, чтобы чучело сделали. Пусть гимнастёрку травой набьют, пилотку наденут. Пару очередей откуда-нибудь с запасной, и ваньку-встаньку – на бруствер. Иначе покоя не даст. Так и будет постреливать.
– А своих ты предупредил, чтобы стерегли?
– Мои стерегут. Стрелять будут на вспышку. Все три пулемёта.
– Ну да… Если он их до этого не уделает.
– Не уделает. У меня Барышев, один, наблюдает. Он под танком сидит, снайпер его не видит. Остальные головы не высовывают. Если что, Барышев трассирующими даст. Направление укажет. Своих ты тоже предупреди.
На двадцать-тридцать шагов перед ячейками второго взвода не осталось ни кустика, ни ветки. Торчали кое-где обглоданные пулями и уже пожелтевшие от солнца и заветренные пеньки берёзок. Дальше начинались сосны. Снизу – можжевеловые заросли и какой-то кустарник. Но дотуда надо было ещё добраться. Так что первые десятки метров предстояло проползти на пузе, распластавшись по земле, как ящерица.
