Воронцов понимал, что ротный задал ему вопрос без зла и без ехидства. Такой он был человек. Не стоит на это обращать внимания. Суть капитана Солодовникова не в этом его вопросе. Через минуту он уже будет сожалеть, что задал его.
– Её звали Пелагеей. Трое детей мал-мала меньше. Старуха-свекровь. Муж без вести пропал под Ельней в сорок первом.
– Без вести – это ещё не значит, что погиб. – В словах капитана Солодовникова и в интонации его голоса Воронцов чувствовал какую-то внутреннюю силу, которая протестовала против того, что он уже сказал, но которая всё же робела, отступала перед неизвестностью того, что он ещё скажет.
– Мы вместе пережили первую зиму. Летом она родила девочку.
– Почему ты о ней говоришь в прошедшем времени?
– Она погибла. Умерла. Её уже нет. На дом спикировал самолёт, дал очередь… Вот и всё. Она умерла на руках её сестры. Осталось трое детей. И моя дочь.
– Как назвал дочь?
– Имя ей дали без меня. Назвали Улитой.
– Редкое имя. С кем же она теперь?
– С Зинаидой. Пелагеиной сестрой.
– Да, нелегко ей сейчас. Четверо детей – это, брат ты мой… Ты аттестат ей выслал?
– Выслал.
– Вот это правильно. И мы что-нибудь ещё придумаем. Посылку как-нибудь перешлём. У меня в штабе дивизии ребята знакомые. Снабженцы. Деревня-то, как ты говоришь, недалеко от шоссе?
– Да рядом совсем, несколько километров. В сухую погоду дорога туда вполне проезжая.
У Воронцова сразу мелькнула надежда. Он знал, что ротный – человек слова. Если что пообещал, то теперь будет думать, как это исполнить.
– Спасибо, Андрей Ильич.
– Пока не за что.
– За доброе слово. За то, что душу мою поняли.
А потом, докурив очередную папиросу, ротный рассказал и свою историю.
Долго стояли молча.
– Да, Андрей Ильич, наделала война дел. Но вы же ещё молодой. Встретите ещё, полюбите. Война кончится, домой вернёмся… Всё снова начнём. Сначала.
Капитан Солодовников поморщился, посмотрел на Воронцова. Вздохнул.
– Ты вон Пелагею свою не можешь забыть. Мёртвую. А мне каково забыть её, живую? Так-то, брат…
Рота просыпалась. Перекликались часовые. Артиллеристы тоже что-то передвигали. Гоняли конные запряжки туда-сюда. Канонада на юго-западе, немного утихшая перед рассветом, снова начала сотрясать землю тяжкими дальними разрывами. Высоко в небе прошли самолёты. Солодовников и Воронцов провожали их, пока не заслезились глаза.
– Сестра-то её красивая? – спросил Солодовников.
– Очень.
– Понятно… – И вдруг сказал: – Ты, Воронцов, счастливый человек. Тебе есть куда и к кому возвращаться. И ты обязательно должен вернуться. Когда мы придём с войны, мы будем уже другими. Другими, Саша, другими… И ценить в женщинах мы будем другое. Учти это. Я постарше тебя. И кое-что в жизни знаю…
Рота простояла на занятых позициях ещё несколько томительных дней. Все понимали, что вот-вот должно что-то произойти, решиться. Не могут же штабы держать штрафников без дела, когда рядом уже четверо суток рокочет битва. Уже просачивалась некоторая информация через офицеров и замполитов. Кое-что рассказали артиллеристы. Смысл всех слухов и политбесед сводился к одному: южнее Орла, под Курском, Белгородом и Харьковом развернулась гигантская битва, там в противоборстве сошлись несколько фронтов и групп армий, и там сейчас решается судьба войны, а значит, и мира, что не сегодня завтра вперёд пойдут и они – на отсечение орловской группировки. Отсечение – это значит прорыв. А если прорыв… Прорыв будут делать они, штрафники. Прорыв – это их судьба.
Вечером 10 июля начали собирать всё хозяйство артиллеристы. Выполз из лесу и трактор зенитчиков. Когда стемнело, трактор, не включая фар, начал маневрировать перед установкой. Загремели серьгой сцепки.
И вот по траншее побежали связные:
– Взводных – к командиру роты!
Бойцы всё сразу поняли. Кто вздохнул с облегчением, а кто притих и начал вспоминать родных, кто пытался сложить фразу молитвы из забытых слов. Что будет через час, никто не знал.
Вслед за артиллеристами начали сниматься с позиций и батальоны.
Полк перебрасывали вперёд, в первый эшелон.
…Иногда пуля превращалась в паутину, струящуюся в ясном небе. Но сейчас не конец августа, когда в полях пахнет свежим хлебом и уставшей землёй, легко отдающей свои плоды. До паутин, по меньшей мере, ещё полтора месяца. Но сидевшие в окопах стрелки, с тоской и надеждой вглядываясь в голубое неровное окно неба, обрамлённое сухой травой и комьями суглинка, иногда там видели именно её, тугую нить осенней паутины, и вспоминали родину. Многие из них, и с той, и с другой стороны, были родом из деревни. Одни свои деревни называли Ольховкой, Нелюбичами, Подлесным, Прудками. Другие – Унтерхаузеном, Готтендорфом или Оберхоффом.
Иногда пуля исчезала вовсе. Она не оставляла никакого следа.
На восточной стороне фронта днём царило затишье. Ветер гонял на лугах вольные волны, поднимал с просёлков пыль. Фотоаппараты с мощной оптикой, установленные на немецких самолётах-разведчиках, фиксировали полное отсутствие войск за спинами частей, занимавших передовую линию. Но в штабах 9-й полевой и 2-й танковой армий, прикрывавших Орловский выступ, не особенно верили в те картинки, которые ежедневно поставляла авиаразведка. То же самое происходило на юге, в районе Белгорода. Самолёты фотографировали пустые дороги, но каждое утро система укреплений русских становилась всё более мощной и глубокой. И теперь их никак не могут сокрушить даже клинья тяжёлых танков, штурмовых орудий крупного калибра, армады бомбардировщиков.
Ночью полёт её был более явным. Ночью она сияла маленькой кометой, и за её движением можно было следить.
Пуля летела над ночной землёй. Земля не спала. По дорогам из районов ближнего тыла к передовой шли колонны техники и людей…
Глава восьмая
В ночь с 11 на 12 июля полк подошёл к передовой. В небольшом перелеске занял исходные.
Отдельную штрафную роту вывели в первый эшелон. Штрафники быстро начали заполнять пустые окопы, только что освобождённые гвардейской частью, которую отвели на левый фланг. Гвардейские батальоны уплотняли свои боевые порядки. Им предстояло подниматься вместе с ротой прорыва.
Утром началась артподготовка. Загудело, закачалось небо. Сотни стволов обрушили свой огонь по целям на той стороне проволочных заграждений.
Воронцов посмотрел в бинокль. Через всю нейтральную полосу тянулись дорожки белых флажков. Проволока с заграждений в некоторых местах была снята. Сапёры ночью не спали. Он побежал по траншее, разыскал сержантов. Каждому отделению определил маршрут движения, наметил примерные ориентиры.
